А между тем Марта — главная героиня — была для нее ролью-мечтой. Это лучше других знал Олег Ефремов, когда уходил во МХАТ и звал Волчек, обещая поставить для нее пьесу Олби.
Валерий Фокин оказался тем режиссером, кто осуществил ее заветную мечту и в театре на Чистых прудах взялся за постановку. У него, пристрастного к резким экспериментам, не было сомнений насчет пьесы Олби, ее он считал лучшим учебником по режиссуре. Не было сомнений и относительно главной героини — Мартой должна быть только Волчек.
ВАЛЕРИЙ ФОКИН: — Мне кто-то советовал — надо взять артистку с другими внешними данными. Я ответил: «Вы ничего не понимаете про эту пьесу». Во-первых, Волчек красивая, в ее индивидуальности был такой зигзаг, какого не было у Элизабет Тейлор, сыгравшей в одноименном фильме. Потом, у нее был личный опыт, который ей помогал.
Однако за год до появления в репертуаре «Современника» «Кто боится Вирджинии Вульф?» Фокин проверил худрука Волчек в другой своей постановке — в «Ревизоре», уговорив ее сыграть городничиху.
2000
{МОСКВА. «СОВРЕМЕННИК»}
Валерий Фокин выпустил «Ревизора» в начале 80-х, и он остается единственным спектаклем в репертуаре руководителя «Современника». Фокин уговорил Волчек на роль Анны Андреевны, которую репетировала другая актриса. Она к этому времени сама выпускала свой спектакль, и ей было не до этого. Но он хотел, чтобы играла именно она, и сказал, что будет ждать ее.
Не надеясь на его терпение, Волчек рассчитывала деликатно уйти от предложения молодого режиссера, но недооценила его — Фокин ждал и добился своего. Более того, он был страшно удивлен своим открытием — худрук «Современника», пригласившая его на постановку, оказалась паинькой-курсисткой по сравнению со своими коллегами.
ВАЛЕРИЙ ФОКИН: — Она репетировала замечательно. В моих режиссерских тетрадях, которые я веду время от времени, есть запись: «Абсолютное, стопроцентное попадание от репетиции с Волчек». Если другие болтались на репетициях, недобирали, то она сразу чувствовала контрастную трагикомическую природу роли. И в этой чрезвычайности, что написана у Гоголя, она ощущала правду.
Свою актерскую построенность Галина Волчек объясняет очень просто:
— Я так намучилась к этому времени с артистами, которых хлебом не корми, а дай поспорить, что представляла, каково себя чувствовать на месте режиссера, лучше других.
Приходит за час до начала и готовится в гримерной, где обычно гримируются Яковлева и Неелова. Собственной уборной у актрисы Волчек нет. Каждый раз сквозь приоткрытую дверь я вижу, как она сидит, отражаясь в зеркалах, — в терракотовом платье с кружевной накидкой поверх, увешанная бижутерией. Зеленые тени густо лежат вокруг глаз.
— Она же блядь провинциальная, — говорит Волчек, — ей соблазнять и кокетничать надо. Да нет, мне ни к чему одной оставаться, чтобы в образ входить, — давно этот спектакль играем.
Она — вся в себе. Курит одну сигарету, вторую…
Она будет курить до тех пор, пока не услышит по громкой связи простуженный голос помрежа:
— Галина Борисовна, пожалуйста, на сцену.
У нее все-таки расстроенное лицо, и зеркала — сбоку, за спиной, напротив — фиксируют это. Она жалуется, что еще с лета болят глаза, что плохо спала.
С этим грузом она отправилась на сцену и села на стул ждать выхода. Гафт шагнул в деревянный павильон, выстроенный для «Ревизора». Декорация для гоголевской пьесы герметична, как сейф, и сбоку, из портала, не видно ничего. Но слышен великолепный текст Гоголя в исполнении Гафта. Волчек говорит:
— Да, не зря Гафт болел, текст повторил. Слова, которые последний раз пропустил, сказал.
И когда Гафт возвращается со сцены, спрашивает его:
— Валь, текст, значит, повторял, пока дома лежал?
— Откуда ты знаешь? — Гафт удивленно вытягивает тонкие губы трубочкой. Он явно в хорошем настроении и форме: соскучился, три месяца не играл Городничего.
— Да я тебя, знаешь, как знаю! Как на рентгене, — говорит Волчек и прислушивается к тексту на сцене. Она нервничает — боится пропустить выход. Но за этим следит ее сценическая «дочь» Галина Петрова, играющая эту роль в очередь с Нееловой.
Вот они выбежали, обе в белом, на балкон и, облокотясь, давай кричать. Два женских голоса надрываются в полную силу:
— Ну, приехал?