Галина Волчек как правило вне правил

Группа туристов вылетает в Сингапур — Волчек, Ахеджакова, Кваша, Толмачева, Мищенко… Очередь с сумками, чемоданами медленно движется к таможенному контролю. Таможенник отработанными движениями прощупывает багаж очередного пассажира. У пассажира при этом безразличный вид, красноречиво говорящий, что к этому багажу он не имеет никакого отношения. Эту привычную служебно-разыскную идиллию нарушает крик:

— Видишь, видишь, какие у них руки. Видишь, как он шерстит.

Свидетелем этой сцены был тогда малоизвестный драматург из провинции Николай Коляда. Именно на шереметьевской таможне он познакомился с Галиной Волчек, не подозревая, что эта женщина сыграет в его судьбе огромную роль.

Русским людям кинули кусок — разрешили выезжать на отдых за границу. Узкий круг туристов из членов Политбюро, крупных госчиновников и высокопоставленной творческой интеллигенции расширился до массового. Даже Сингапур стал не только бессмысленной точкой на географической карте, а вполне реальным объектом, достижимым с помощью «Аэрофлота».

Николай Коляда — в прошлом актер, высокий, со смуглым цветом лица даже зимой.

НИКОЛАЙ КОЛЯДА, драматург: — Я захожу в аэропорт, вижу много-много сумок. Среди них большая тетка, здоровая такая. Я не врубился, что это Волчек. В холодном поту встал рядом. У нее был такой пристальный взгляд… Я сразу почувствовал, что этому человеку врать нельзя. Подумал: «Такой лучше сказать правду».

У Волчек насчет типа, изучающего ее взгляд, были свои подозрения — не приставлен ли он к театру из органов? С ним поначалу держались настороженно, даже после того, как он робко представился драматургом.

Конечно, Волчек не думала ни о каком Коляде и его драматургических опытах, потому что ушла с головой в свой новый проект «Крутой маршрут». Еще не приступала к репетициям, а только обдумывала, искала, читала все, что связано с периодом сталинских репрессий. Не приступала потому, что у нее не было финала, а без этого у Волчек никакая работа не двигалась.

«Крутой маршрут». Финал спектакля

НИКОЛАЙ КОЛЯДА: — Когда она закричала возле таможенника: «Шерстит», «Смотри на руки», — я даже испугался. А потом понял, что она так крадет у жизни все, что нужно для спектакля. Где можно и что только можно. Пограничники трясли чемоданы в поисках икры и водки, она стояла за ними и как будто режиссировала:

— Видишь, видишь, какие у них руки.

Очередь в этот момент с недоумением смотрела на Волчек, а она, как будто никого не замечая, продолжала повторять:

— Смотри на руки. На руки его смотри!

1988 {СИНГАПУР. ПОБЕРЕЖЬЕ ОКЕАНА}

Кто бы мог подумать, что, когда все умирают от жары, истомившись на лежаках, как рыбы на сковородке, берег разламывается в ее сознании. Нежная пляжная галька отъезжает вместе с услужливыми шоколадными аборигенами и пальмами. Синий океан натягивает на себя серый лед с грязными рваными краями. Лед в кровь режет руки, обтянутые, как перчатками, красной потрескавшейся кожей. Вой ветра в наваливающихся сумерках уже не пугает и без того замученных людей, серой бушлатной бесполой массой сгрудившихся возле высокого забора.

Зона строгого режима 1937 года. Сталинские застенки, сталинские времена колючими глазами, ощетинившись ржавой проволокой, таращатся на безмятежное и сытое сингапурское побережье.

В этом разновременном монтаже сытости с голодом столько же парадокса, как и боли. Этой болезнью под названием «Крутой маршрут» Волчек заболела сразу и быстро, как в инфекционном бараке, когда прочла повесть Евгении Гинзбург. Она сразу почувствовала свой материал — стихия потрясений и женские судьбы.

Сидя под зонтиком на сингапурском бархатном побережье, она пыталась рассмотреть в деталях незнакомые ей картины — подвалы Лубянки, сцены допроса, камеры, забитые бабами — женами высокопоставленных чиновников, арестованными по подозрению в шпионаже.

Как это делать? Как добиться правды, а не правдоподобия? И финал. Каким должен быть финал? У Волчек всегда так — пока она все не продумает до деталей, до финала, она не начнет работать. Пока же ее озябший от суровостей времени план парился на сингапурском солнце.

1989 {МОСКВА. «СОВРЕМЕННИК». СЦЕНА}