НИКОЛАЙ КОЛЯДА: — «Мурлин Мурло» была разгромлена семинаром драматургов и режиссерами. «Сколько можно черпать из этой помойной ямы, — возмущались мои коллеги, не предлагавшие почему-то светлых произведений. — Чернуха сплошная — мать проститутка, дочь блядь, жизнь уничтожена». Я примчался в «Современник» и попросил Волчек не ставить пьесу, которая у всех вызовет отвращение. Она сказала, что обязательно будет ставить.
«Может, вы что не поняли, Галина Борисовна?» — спросил я.
Она посмотрела на меня своим тяжелым взглядом:
«Кольк, успокойся и запомни на всю жизнь — серость всегда ненавидит талантливых людей. Все. Иди».
И понеслись репетиции, легкие, как сон. Начали 15 января, а уже 15 апреля сыграли премьеру. Волчек придумывала легко.
СЕРГЕЙ ГАРМАШ, исполнитель роли Михаила: — Волчек бегала, все показывала, какая она, эта Мурлин Мурло. А спектакль начинался с того, что я лежал на кровати. И Волчек рассказала, как однажды Евстигнеев, лежа точно в такой же позе, попросил ее что-то принести. На это что-то он показывал ногой. «Слушай, — вдруг сказала Галина Борисовна, — а ты можешь с Ленкой делать все то же самое, только ногой?» Так она придумала начало, и весь зал от неожиданности хохотал.
— Вот ногой, ногой! Чувственнее! — кричала Волчек на репетиции. — Потому что я помню, однажды Евстигнеев…
Она поняла, что проболталась. Ее отношения с Евстигнеевым, конечно, ни для кого не были секретом, но не могла же она интимные подробности их отношений делать достоянием коллектива. И тем не менее имя Евстигнеева часто непроизвольно всплывало на репетициях. Как и ее второго мужа Марка.
«Мурлин Мурло» стал первым спектаклем Елены Яковлевой после ее возвращения в «Современник». Она сыграла чистого ангела по прозвищу Мурлин Мурло, который по чьей-то недоброй воле оказался на помойке жизни. Хотя настоящим Мурлом Волчек сделает актрису через несколько лет в «Пигмалионе». Пока же Елена Яковлева в образе чистой и невинной провинциалки будет искать любви на задворках жизни.
— Дура ты. Такая жизнь хорошая, а ты вон чего… — говорил Михаил, лежа на кровати. — Люди вон как живут — позавидуешь! Стенки покупают, ковры, всё хрусталем уставят — аж глаза радуются. А ты каркаешь. Скорее бы, скорее бы!
Дура ты. В сказки веришь, ага? Книжки ты не читаешь, вот что. А я вот — читаю. Поняла? Вот, кстати, книжкам я должен за все спасибо сказать… В книжках у всех графов, князей были любовницы. Научили меня книжки! Вот и ты у меня тоже — любовница!
Она молчала. Михаил продолжал:
— Ой! Мурлин Мурло! Сними противогаз, слышишь? Нет, ну рассказать кому про мою любовницу — не поверят, засмеют! скажут — с головой не дружу! правда, мягкая ты… Тело у тебя хорошее… Учить тебя надо только многому… Любовницы, знаешь, что в постели делают? Во-от… А ты не хочешь, заставлять приходится. Ну, чего молчишь? Ну? Нет, правда, что ли, будет землетрясение? Да врут… Не должно… Никак не должно… Ох, люблю жизнь! Любишь ты жизнь или нет, скажи, а?
И наконец, свою бенефисную роль в этом спектакле сыграет Нина Дорошина. Роль Инны для актрисы начиналась с чудовищного сопротивления: ей сразу не понравилась пьеса, героиня — 30-летняя разбитная оторва и обилие неформальной лексики.
НИНА ДОРОШИНА: — Я не терплю мат, да и в моей семье это никогда не приветствовалось. Я даже предлагала Гале заменить некоторые выражения. «Давай я буду говорить не „накрывай на стол, Манда Ивановна“, а „накрывай на стол, Мурло Ивановна“». Тем более такая замена оправдана названием. Но Галя ни в какую не хотела слушать меня.
Теперь актриса не представляет роли в спектакле без всех этих сомнительных выражений, обожает свою героиню. Обожает спектакль, не потерявший актуальности ни в содержании, ни в художественных идеях. Единственное, что ей удалось отстоять в борьбе с режиссером — это весовую категорию своей героини.
НИНА ДОРОШИНА: — Галя требовала, чтобы я похудела. Но я не хотела и не могла этого сделать.
Может быть, это была единственная ошибка Волчек — с потерей веса Дорошина явно лишилась бы своей аппетитной индивидуальности. Впрочем, кто знает — возможно, несостоявшаяся худоба открыла бы что-то новое в актрисе, которая, как она меня теперь уверяет, ищет ключ к образу всегда во внешнем — гриме, костюме. Как только ее плотную фигуру обтягивают вызывающего вида кофточка, колготки с люрексом, короткая узкая юбчонка, она начинает говорить по-другому.
Она накладывает яркий нахальный грим, и в зеркале отражается уже не актриса Дорошина, а провинциальная халда, наглость которой, кажется, не знает границ.
НИНА ДОРОШИНА: — В «Мурлин Мурло» есть сцена. Я пою частушки: