И Галя, я помню, выскочила на репетиции на сцену и показала, как надо станцевать. Она, не смотри что такая крупная, на самом деле очень легкая. Я каждый раз, когда к этой сцене подхожу, вспоминаю ее — фотография эта зафиксировалась в моей памяти.
Трагифарс на тему жизни окнами на курятник и химзавод, оправдывающий любую грубость в тексте, режиссуре и исполнении, превратился у Волчек в тонкий психологический спектакль. Он показал новый подход к драматургии Коляды, записанного в категорию безнадежного чернушника без права на реабилитацию. То, что принято называть новым прочтением, для Волчек стало продолжением всего, что она делала прежде, — заниматься правдой, а не правдоподобием и очевидные бытовые вещи использовать как повод для философского осмысления этой самой правды. Поэтому проза жизни у режиссера, как правило, оборачивается болью и ее подлинность сомнений не вызывает. Впрочем, Волчек далека от высокопарности в жизни и на сцене и никогда не формулировала суть своей работы, тем более никогда не называла себя художником.
1992
{МОСКВА. УЛИЦА ПОВАРСКАЯ}
Так Галина Волчек работала с художницей Марией Рыбасовой над спектаклем «Трудные люди». Кто поверит в такой кондитерско-творческий процесс?
МАРИЯ РЫБАСОВА: — Я приходила. Галина Борисовна непременно хотела меня накормить.
— Хоть ты поешь, — говорила она и смотрела так, как смотрит жалостливая баба, которая кормит своего мужика. Она меня кормила, мы что-то обсуждали. Никакого театрального пафоса, слов типа «концепция», «замысел», «пойми меня как художник художника». А спокойно так говорила: «Ну ты же умная девочка. У нас все с тобой получится».
В костюмном вопросе не было проблем, так как все, что заранее для себя по обыкновению решила Волчек, совпало с предложениями художницы. Костюмы вышли как будто неброские, с улицы, но на самом деле Волчек с Рыбасовой добились того, что за их простотой стояло нечто большее. И это еще раз доказывало, что мелочей на сцене для Волчек не существует — ни в масштабной трагедии, ни в обычной мелодраме.
Вообще эта история разрушает многие театральные легенды. Главная из них: Волчек — самый трудный человек в работе из всех трудных людей в «Современнике». Но израильскую мелодраму репетировали артисты, по сравнению с которыми трудность Волчек — это невесомость. Ахеджакова, Гафт, Кваша, Леонтьев — бермудский квадрат. Авангард Леонтьев может не выйти на сцену, потому что приготовили не тот реквизит. Гафт с Квашой всегда готовы спорить с режиссером. Могут отмахнуться, уйти с репетиции. А здесь они сошлись в одном спектакле.
Волчек в этот раз с невиданным спокойствием отнеслась к костюмам и оформлению сцены, что удивило всех, хорошо знавших ее пристрастность к внешнему ряду постановки. Но то ли работа художника Рыбасовой не вызывала в ней протеста и абсолютно во всем устраивала ее, то ли еще что-то, только всю свою энергию она направила на другое — на борьбу с привычным имиджем Лии Ахед-жаковой. С точки зрения здравого смысла затея казалась напрасной и не сулила ничего, кроме нервных затрат. При этом Волчек посягала на святое — устойчивую любовь публики к острым, ярким краскам, к экстравагантности в игре Ахеджаковой.
— Никакой экстравагантности не будет, — объявила Волчек, принимаясь за «Трудных людей» и решив во что бы то ни стало достать из актрисы новый способ игры.
АВАНГАРД ЛЕОНТЬЕВ, исполнитель роли Бени Альтера: — На репетициях я видел: всякий раз, как только Лиечка вступала на известную для себя дорогу, Волчек устраивала ей дискомфортное распутье. Куда идти? По этой дороге нельзя — это уже освоенная территория. По другой — боязно, ведь артисты не любят делать шаг в сторону от привычного.
И все-таки «Трудные люди» обошлись без жертв — Ахеджакова, как актриса с гибкой психофизикой, сумела освободиться от комфортного для себя рисунка роли и предстала мягкой, лирической и очень тихой героиней, правда, не лишенной прежнего обаяния своих нелепых, недотепистых предшественниц.