Читаем Галина Волчек как правило вне правил полностью

Волчек-пациент — она же Волчек — врач-диагност: недооцененно больна, лекарства на все случаи жизни, включая чужие; что касается болезней, то в ее богатом воображении они самые необычные, с изысканными названиями, редко встречающиеся, с таблетками, прекрасно подобранными по цвету и форме. Лечение только суперсовременное, климат — Швейцария, Словения, Италия, Кипр. Противопоказана средняя полоса России, включая столицу. Рекомендуется спокойная работа.

Волчек-модельер — она же — модель. Безумная фантазия, замечательный колорист, прекрасная режиссура, невероятное разнообразие образов, артистичное использование собственной фактуры, неординарность решений, отсутствие штампов и банальности во взгляде на моду, собственные изобретения, горящие глаза, возбуждение от предвкушения новых линий, удивительная способность находить материал для все новых и новых фантазий.

Причудливо соединясь, все эти характеры, споря и не соглашаясь друг с другом, удивляясь и конфликтуя, противореча и отрекаясь от себя предыдущих, на какое-то время смиряются друг с другом, приходят к единому, неожиданному для себя знаменателю, чтобы уже в следующий миг рассыпаться на множественность, талантливо соединенную воедино».

1994

{МОСКВА. «СОВРЕМЕННИК». СЦЕНА}

Три колонны на авансцене условно обозначают светский салон, где мирно протекает светская беседа.

Миссис Хиггинс. Любопытно, будет ли сегодня дождь?

Элиза. Незначительная облачность, наблюдавшаяся в западной части Британских островов, возможно, распространится на восточную область. Барометр не дает основания предполагать сколько-нибудь существенных перемен в состоянии атмосферы.

Она четко артикулирует и смотрит на реакцию окружающих.

Фредди. Ха-ха! Вот умора!

Элиза. В чем дело, молодой человек? Я, кажется, все правильно сказала.

Фредди. Потрясающе!

Миссис Эйнсфорд Хилл. Я надеюсь все-таки, что холодов больше не будет. Кругом столько случаев инфлюэнцы.

Элиза. У меня вот тетка умерла, так тоже говорили — от инфлюэнцы.


1994 год для Волчек был отмечен мрачным настроением, означавшим одно — закат перестроечной эйфории поставил многих, в том числе и ее, перед извечным русским вопросом: «Что делать?» В каком направлении театру двигаться? «Современник» раньше других исследовал жизнь социальных низов и рассказал о страшной правде советского общества несколькими спектаклями.


ГАЛИНА ВОЛЧЕК: — В этом мраке хотелось легкости и красоты. Защитная реакция психики вполне объяснима. Я выбрала «Пигмалион» Бернарда Шоу. С одной стороны, хотелось уйти от тяжеловесности, которая была в воздухе. С другой стороны, победить салонность этой пьесы, которую я с детства помню по спектаклю Малого театра. Хотелось не потерять при этом искрометность, живую энергетику пьесы. Надо было поискать в ней объем.


Но мир полон тайн, как говорила героиня одной старой пьесы, страшных тайн. И тайна Галины Волчек состояла в том, что «Пигмалион»— как символ — был неотвязным спутником ее жизни. В своем первом браке с Евгением Евстигнеевым она выступала в роли профессора Хиггинса. И почувствовала себя Элизой Дулитл рядом с Марком Абелевым: именно он дал ей возможность ощутить себя настоящей леди, насколько это было возможно на советском пространстве.

Однако, принимаясь за изваяние красоты сценической на английском материале, Волчек отказалась от важнейших составляющих, которые обеспечивали успех «Пигмалиону» на протяжении многих лет.


«Пигмалион»

Хиггинс — Валентин Гафт

Элиза Дуллитл — Елена Яковлева


— Никакой салонности и хэппи-энда не будет, — сказала она себе и отправила зрителя к первоисточнику, о котором все как-то подзабыли под влиянием очаровательных театральных и киноверсий. Образ Одри Хепберн с глазами трепетной лани по воле Волчек улыбнулся и отлетел от «Современника» в неизвестном направлении.

В «Пигмалионе» у Волчек тематика социальных перемен корреспондировала с тем, что происходило в России в конце 90-х годов. Процесс «из грязи в князи» был разработан режиссером в соответствии со временем весьма агрессивно. Чумазая и косноязычная Элиза Дулитл явно не церемонилась и не выбирала выражений с приличным господином.

Перейти на страницу:

Все книги серии Театральная серия

Польский театр Катастрофы
Польский театр Катастрофы

Трагедия Холокоста была крайне болезненной темой для Польши после Второй мировой войны. Несмотря на известные факты помощи поляков евреям, большинство польского населения, по мнению автора этой книги, занимало позицию «сторонних наблюдателей» Катастрофы. Такой постыдный опыт было трудно осознать современникам войны и их потомкам, которые охотнее мыслили себя в категориях жертв и героев. Усугубляли проблему и цензурные ограничения, введенные властями коммунистической Польши.Книга Гжегожа Низёлека посвящена истории напряженных отношений, которые связывали тему Катастрофы и польский театр. Критическому анализу в ней подвергается игра, идущая как на сцене, так и за ее пределами, — игра памяти и беспамятства, знания и его отсутствия. Автор тщательно исследует проблему «слепоты» театра по отношению к Катастрофе, но еще больше внимания уделяет примерам, когда драматурги и режиссеры хотя бы подспудно касались этой темы. Именно формы иносказательного разговора о Катастрофе, по мнению исследователя, лежат в основе самых выдающихся явлений польского послевоенного театра, в числе которых спектакли Леона Шиллера, Ежи Гротовского, Юзефа Шайны, Эрвина Аксера, Тадеуша Кантора, Анджея Вайды и др.Гжегож Низёлек — заведующий кафедрой театра и драмы на факультете полонистики Ягеллонского университета в Кракове.

Гжегож Низёлек

Искусствоведение / Прочее / Зарубежная литература о культуре и искусстве
Мариус Петипа. В плену у Терпсихоры
Мариус Петипа. В плену у Терпсихоры

Основанная на богатом документальном и критическом материале, книга представляет читателю широкую панораму развития русского балета второй половины XIX века. Автор подробно рассказывает о театральном процессе того времени: как происходило обновление репертуара, кто были ведущими танцовщиками, музыкантами и художниками. В центре повествования — история легендарного Мариуса Петипа. Француз по происхождению, он приехал в молодом возрасте в Россию с целью поступить на службу танцовщиком в дирекцию императорских театров и стал выдающимся хореографом, ключевой фигурой своей культурной эпохи, чье наследие до сих пор занимает важное место в репертуаре многих театров мира.Наталия Дмитриевна Мельник (литературный псевдоним — Наталия Чернышова-Мельник) — журналист, редактор и литературный переводчик, кандидат филологических наук, доцент Санкт-Петербургского государственного института кино и телевидения. Член Союза журналистов Санкт-Петербурга и Ленинградской области. Автор книг о великих князьях Дома Романовых и о знаменитом антрепренере С. П. Дягилеве.

Наталия Дмитриевна Чернышова-Мельник

Искусствоведение
Современный танец в Швейцарии. 1960–2010
Современный танец в Швейцарии. 1960–2010

Как в Швейцарии появился современный танец, как он развивался и достиг признания? Исследовательницы Анн Давье и Анни Сюке побеседовали с представителями нескольких поколений швейцарских танцоров, хореографов и зрителей, проследив все этапы становления современного танца – от школ классического балета до перформансов последних десятилетий. В этой книге мы попадаем в Кьяссо, Цюрих, Женеву, Невшатель, Базель и другие швейцарские города, где знакомимся с разными направлениями современной танцевальной культуры – от классического танца во французской Швейцарии до «аусдрукстанца» в немецкой. Современный танец кардинально изменил консервативную швейцарскую культуру прошлого, и, судя по всему, процесс художественной модернизации продолжает набирать обороты. Анн Давье – искусствовед, директор Ассоциации современного танца (ADC), главный редактор журнала ADC. Анни Сюке – историк танца, независимый исследователь, в прошлом – преподаватель истории и эстетики танца в Школе изящных искусств Женевы и университете Париж VIII.

Анн Давье , Анни Сюке

Культурология

Похожие книги

Третий звонок
Третий звонок

В этой книге Михаил Козаков рассказывает о крутом повороте судьбы – своем переезде в Тель-Авив, о работе и жизни там, о возвращении в Россию…Израиль подарил незабываемый творческий опыт – играть на сцене и ставить спектакли на иврите. Там же актер преподавал в театральной студии Нисона Натива, создал «Русскую антрепризу Михаила Козакова» и, конечно, вел дневники.«Работа – это лекарство от всех бед. Я отдыхать не очень умею, не знаю, как это делается, но я сам выбрал себе такой путь». Когда он вернулся на родину, сбылись мечты сыграть шекспировских Шейлока и Лира, снять новые телефильмы, поставить театральные и музыкально-поэтические спектакли.Книга «Третий звонок» не подведение итогов: «После третьего звонка для меня начинается момент истины: я выхожу на сцену…»В 2011 году Михаила Козакова не стало. Но его размышления и воспоминания всегда будут жить на страницах автобиографической книги.

Карина Саркисьянц , Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Театр / Психология / Образование и наука / Документальное
Актеры советского кино
Актеры советского кино

Советский кинематограф 1960-х — начала 1990-х годов подарил нам целую плеяду блестящих актеров: О. Даль, А. Солоницын, Р. Быков, М. Кононов, Ю. Богатырев, В. Дворжецкий, Г. Бурков, О. Янковский, А. Абдулов… Они привнесли в позднесоветские фильмы новый образ человека — живого, естественного, неоднозначного, подчас парадоксального. Неоднозначны и судьбы самих актеров. Если зритель представляет Солоницына как философа и аскета, Кононова — как простака, а Янковского — как денди, то книга позволит увидеть их более реальные характеры. Даст возможность и глубже понять нерв того времени, и страну, что исчезла, как Атлантида, и то, как на ее месте возникло общество, одного из главных героев которого воплотил на экране Сергей Бодров.Автор Ирина Кравченко, журналистка, историк искусства, известная по статьям в популярных журналах «STORY», «Караван историй» и других, использовала в настоящем издании собранные ею воспоминания об актерах их родственников, друзей, коллег. Книга несомненно будет интересна широкому кругу читателей.

Ирина Анатольевна Кравченко

Театр