Галина Волчек как правило вне правил

Элиза. Что ж, у вас есть мои фотографии и граммофонные записи, когда соскучитесь обо мне, можете завести граммофон. По крайней мере без риска оскорбить чьи-нибудь чувства.

У этих слов своя партия. У рук — своя. Осторожные движения светила в области лингвистики переходят в настойчиво-уверенные, почти решительные. В этот короткий пластический этюд Волчек вложила столько эмоций, что зал, кажется, задыхается от филигранности рисунка в ожидании счастливого конца, поцелуя, наконец…

Валентин Гафт, исполнитель роли Хиггинса: — Я играю жуткого эгоиста, который в своем эгоизме должен перейти к любви. Сложный переход, и сколько нужно было сыграть, чтобы почувствовать его. Теперь я люблю эту роль, играю с наслаждением. А раньше Волчек мне показывала этот переход, показы отнимали много энергии. Я кричал, кричал, а получался не эгоизм, а скандал.

До невозможного предела артист доводит эмоцию обратным действием — руки Хиггинса, бережно державшие лицо Элизы, безнадежно падают. Это как эффект вдруг лопнувшей струны, отчего красивая музыка обрывается. Хотя в этот момент никакая мелодия не звучала, но Волчек — мастер заставлять звучать тишину.

«Пигмалион»

Хиггинс — Валентин Гафт

Миссис Хиггинс — Лилия Толмачева

— А я и не обещала хэппи-энда, — как будто говорит Волчек и ставит многоточие — эффектное по внешнему ряду и философское по образному дополнению спектакля. В луче света из глубины сцены появляется Элиза в роскошном туалете — леди из высшего общества. О ее прошлом напоминают лишь цветы на больших полях шляпы и реальная замарашка в фиолетовом платье, которая неуклюже выходит из правой кулисы, неловко прячет грязные руки под передник. При виде протянутого ей букетика фиалок Элиза внутренне съеживается, отворачивается. Это волчековское «было — не было, сон — явь, комедия — трагедия» настойчиво доведено до финала.

Поклоны после столь эффектного многоточия только подтверждают в ней психолога, который знает свою публику. Выход артистов она срежиссировала таким образом, чтобы не лишить надежды разочарованных, — Гафт все-таки поцелует Яковлеву, причем всем будет ясно: не как партнер партнершу, а как доктор Хиггинс Элизу Дулитл.

1995 {МОСКВА. «СОВРЕМЕННИК»}

На сцене устанавливают колонны, лестницы.

— Почему лестница не той высоты? — кричит кто-то и в ответ слышит: «Художника спроси».

— А где художник? Что он себе думает?

На сцене суета, неразбериха.

— Галина Борисовна, в конце концов, он что, издевается над нами?

— Он скоро приедет, — говорит Волчек как-то грустно. Похоже, только она одна сохраняет спокойствие в этом предпремьерном бедламе.

— А что, если колонны тоже лиловыми сделать?

«Пигмалион» окончательно поставил все точки над «i» относительно пристрастий Галины Волчек. На территории Волчек есть несколько культов, и культ костюма занимает после актерского законное второе место. Не знаю, как для кого, а для нее театр точно начинается с вешалки. Для костюмов. Может быть, поэтому на костюмной территории «Современника» нет главного художника, хотя на каждый спектакль приглашается мастер своего дела.

ПАВЕЛ КАПЛЕВИЧ, художник: — В этом деле она — гурман. Послушай, если она в борщ сливу кладет, то и с костюмами работает, как борщ варит. Неизвестно, откуда у нее берутся художественные ассоциации, но она всегда знает, что ей надо. В этом для художника есть свои радости и проблемы.

С художниками она, как правило, договаривается «на берегу». Костюм для нее — один из главных компонентов образа. Костюм диктует пластику и проявляет характер персонажей. Для случайного человека этот язык похож на птичий, переходящий в язык жеста. Когда Галина Волчек готовилась к «Вишневому саду», пятому в своей жизни, она только рукой показала линию — и на сцене замер пепельно-бело-розовый сад — не то дым, не то большое крыло подбитой птицы чисто химического происхождения — из поликарбоната.

ВЯЧЕСЛАВ ЗАЙЦЕВ, модельер: — Мы летели в самолете в Германию, и она мне про «Три сестры» рассказывала, которые собиралась ставить. Какие костюмы, какие будут декорации. И руки над головой так соединяет, а объяснить не может: «Ну вот так, понимаешь?» — «Это же мост у тебя», — сказал я.

И металлический мост выгнулся через всю сцену в чеховском спектакле.