Галина Волчек как правило вне правил

В Нью-Йорке журналисты так взяли ее в осаду, как будто она — главный чеховед, разгадавший загадки русского классика. А она, не балуя пространными рассуждениями, говорила, что ее Чехов — «отсутствие дистанции вверх и вниз, попытка прочтения его пьес сегодняшним человеком с его нервом, с его эмоциональным градусом и с его опытом жизни на переломе двух тысячелетий».

ГАЛИНА ВОЛЧЕК: — Именно у Чехова можно найти ответы на вопросы, так мучающие каждого из нас, — зачем и для чего мы живем. Он предельно точен и конкретен в своих диагнозах и определениях. Главное в его пьесах открывается в недосказанном, не явленном буквально. Главное — в безусловном приятии человека как такового, со своей правдой и своим правом на эту правду. Беда лишь в том, и такова логика жизни, что внутри одного мира правды разных людей сосуществовать не могут. В этом чувственном и энергетическом противоречии, в этом соединении несоединимого заключено для меня существо Чехова.

И через год американские критики вновь, как и в случае с «Тремя сестрами», оценят ее погружение в Чехова. Соотношение положительных и отрицательных отзывов составит 15 к 1. «Нью-Йорк таймс» в заголовке своей статьи, посвященной Волчек, назовет ее «режиссером, позволяющим Чехову оставаться современным». А знаменитого и умудренного опытом Клайва Барнса из «Нью-Йорк пост» настолько пробьет эмоция, что он вместо традиционной рецензии опубликует в своей газете восторженный текст, заканчивающийся призывом: «Отправляйтесь за вишнями, пока они есть, но торопитесь — времени у вас меньше двух недель… Идите и сами собирайте свои вишни».

1997 {МОСКВА. «СОВРЕМЕННИК». КУЛИСЫ}

В темноте театрального кармана стоит артист Хованский.

— Прическу дурацкую сделали. Щетину наклеили.

Рядом тихо бренчит на гитаре Авангард Леонтьев. Шепот помрежа:

— Гарик, на сцену. Отдай инструмент.

Врывается Марина Неелова. Всхлипывает. Утирает слезы.

В 1997 году Галина Волчек вошла в свой «Вишневый сад» в пятый раз — это была ее пятая постановка чеховской пьесы. Первая датирована 1976 годом с Алисой Фрейндлих в главной роли. Затем ее «Сады» зашумели в Германии, Венгрии, Чехии, США. В конце ХХ столетия она решила вернуть постановку в «Современник».

В конце 90-х эту пьесу было ставить проще: собственность, опись и продажа имущества, наследственные права, нарождение нового класса — стали конкретными понятиями, а не абстракцией. Удивительно, на что опиралась фантазия режиссеров, которые ставили пьесы про прошлую, изведенную под корень советской властью жизнь?

В новый «Сад» вошла часть из прежнего состава — Кваша, Шальных, Неелова… Но прима в новой версии поменяла амплуа — Марина из Ани выросла в Раневскую, Валерий Шальных из Пети стал Яшей, а Яковлеву Волчек неожиданно назначила не на роль Шарлотты, а на роль Вари. Роль немецкой гувернантки-фокусницы досталась Галине Петровой.

«Вишневый сад». 1976 год. Раневская — Татьяна Лаврова, Гаев — Игорь Кваша

«Вишневый сад». 1976 год. Аня — Марина Неелова, Раневская — Алиса Фрейндлих, Варя — Галина Соколова

Из кулис, откуда все репетиции приобретают неожиданно откровенный ракурс, я вижу, как под скрипочку еврейского оркестра Неелова с Квашой в профиль под ручку протанцевали на авансцене — протанцевали дурашливо так, но боль и предчувствие чего-то непоправимого, невозвратного были в их движении.

Потом Раневская жарко говорила что-то Пете Трофимову, пронзительно, со слезами, отчего комок подступал к горлу. Маленькая, она вжималась в нелепого и высокого для нее вечного студента. Заплакала в голос и убежала со сцены.

Рядом со мной она вытирала слезы, и я чувствовала неловкость: оказалась рядом в самый неподходящий момент.

Репетиция «Вишневого сада» со студентами Нью-Йоркского университета

— А я-то думала, что на репетициях артисты играют вполсилы, вполноги, как они любят говорить. А вы…

— Я никогда не репетирую вполсилы. Это вредно — вполсилы. Если делать так, то не будет движения и развития образа. Надо эгоистически к этому относиться и не терять времени впустую.

Раневская у Нееловой потрясающая — легкая, тонкая, несмотря на то что на репетициях режиссер требовала от актрисы большего драматизма, утяжеления образа. Прекрасная сцена, когда она читает телеграмму из Парижа.

В ее игре как будто легкий ветер шевельнул листву, потом налетел, сорвал ее и угнал прочь… Вдруг смятение улеглось, и так же вдруг тучи раздвинуло солнце, которое через мгновение утонуло в черноте… Вот так сыграла Неелова — мастер невидимых швов в чувствах и эмоциях.