Галина Волчек как правило вне правил

Но ведь выпускали из Школы-студии МХАТ актрису Галину Волчек, которая, как всякая актриса, имела свои амбиции. И не могла их не иметь, потому что в первую очередь актриса.

«Вишневый сад»

Сцена из спектакля

— Амбиции актрисы не успели развиться. Ну что я успела сыграть по-настоящему? «Балладу о невеселом кабачке»? Или «Вирджинии Вульф»? Не знаю насчет амбиций, знаю только про ответственность.

Она пытается отыскать в своем сознании зачатки или остатки актерских проявлений. В этот момент надолго зависает пауза. А я взвешиваю все «за» актерства в ней. Во-первых, это страсть к переодеванию — любит костюмы до умопомрачения. Во-вторых, она любит звенящую тишину зала как самую драгоценную усладу во время действия. И любит обрушивающиеся на нее аплодисменты, когда выходит на поклоны после своих артистов. Правда, никогда при этом не доходит до центра. Нет, она, как правило, пристраивается сбоку, с достаточно скромным достоинством обозначая свою причастность к спектаклю и успеху.

Но это все внешние признаки актерства. По внутренним параметрам в актерскую категорию чем дальше, тем больше она самый неудачный кандидат. Лишена мелочных амбиций, какой бы то ни было склонности к интригам и зависти. Из актерского списка ее выводит и редкая способность радоваться чужим успехам.

ВАЛЕНТИН ГАФТ: — Она лишена хитрости. Открытая, и при такой открытости иметь мощную натуру — это редкость. Не суетится, не мельчит, не изображает из себя руководителя.

И тем не менее вопреки многим показателям она в актерской компании — своя, что все-таки говорит о ее принадлежности к этому странному и непонятному клану. В компании комедиантов с нее как будто слетает режиссерский налет и она сливается с балагуристой пестрой массой, где всегда всё чуть-чуть шумнее, чуть приподнятее, тоном выше. Она как будто там, но время от времени оглядывается на не видимую никем дверь, куда все равно уйдет.

1999 {МОСКВА. ЧИСТЫЕ ПРУДЫ}

Старый бульвар забелен снегом и по утрам, как никогда, соответствует своему историческому названию «Чистые пруды», чего о нем нельзя сказать летом и особенно осенью. Прохожие — редкие черные отметины с поднятыми воротниками на белом полотне — хаотично меняют дислокацию по всей его длине от Мясницкой к Покровке и обратно. По трамвайным рельсам нагло мчатся машины, не уступая места старому доброму городскому транспорту. Не спешат только дворняжки, свободные в своей бесхозности. Неуправляемая стихия жизни строго организована за стенами белого дома с колоннами, на котором написано «Современник».

Театр с ноября 1998 года живет в другом измерении. Тем он и хорош, что может придумать себе все что угодно. По воле Галины Волчек придумал Берлин начала двадцатых годов. И долго не мог из него вернуться в столичную реальность.

В последний год ХХ столетия она поставила «Три товарища» Ремарка. С выбором материала явно не промахнулась. Знаменитая волчековская интуиция не подвела и на сей раз. То, что происходило с Германией в конце двадцатых годов, удивительным образом корреспондировало с российскими реалиями конца столетия — поголовное обнищание, контраст сытости и бедности, безработица. Факторы социального упадка дополняли политический хаос и неформулируемое предчувствие всеобщей беды, разлитое в воздухе.

Жизнь как помойка — как будто телеграфировал Ремарк из начала века в его конец. И телеграмму эту Волчек безошибочно прочла. Жизнь как помойка, на которой пробивается трепетный росток любви, и его силой, как окажется, и держится любая жизнь независимо от времени и территории. Волчек сразу же отказалась от камерной версии знаменитого романа Ремарка и затеяла проект, по размаху не уступающий большим историческим полотнам. Во всяком случае, панорама времени на театре с его степенью условности не имела куцего масштаба. Волчек выстроила спектакль-завод, где каждый фрагмент жил в своей строго продуманной стихии. И Берлин, похожий на помойку. И любовь, пробившаяся сквозь грязь и боль времени.

Определенный с самого начала масштаб требовал правды, а не правдоподобия, подлинного существования, а не представления.