Галина Волчек как правило вне правил

Зал, затаив дыхание, смотрит на сцену. Роберт несет Пат на руках, как пушинку. Опускает ее съежившееся тельце в кресло, растирает ей руки, натягивает на ноги здоровенные носки.

— Роберт, ты самый лучший на свете пьяница.

В это время на своем месте в десятом ряду Волчек закидывает голову и открывает рот, как рыба на суше. Рука ее ловит воздух.

За две недели до отпуска она каждый день гоняла спектакль, как лошадь по кругу. И каждый день эта «лошадь» выкидывала фортели. Такого сопротивления материала в ее жизни не было. И чем больше он сопротивлялся, тем отчаяннее она шла напролом. Злилась. Выходила из себя. Задыхалась от гнева на подчиненных и на себя: в «Современнике» она хозяйка, а хозяйство скрипит, как несмазанная телега.

Казалось, проклятие зависло над «Тремя товарищами». С каждым днем спектакль о любви превращался в кровавую драму с потерями. Был один день, когда она поняла — им не будет числа. Сергей Гармаш, назначенный на одну из главных ролей, оставил спектакль, так как подписал контракт на телевизионный сериал. До него по этой же причине с роли Розы ушла Яковлева. Кваше явно не нравилась роль господина Хассе, и ему нужна была замена. К актерским потерям добавились технические, и тут Волчек себя не сдерживала.

— Это декорация? — кричала она. — Ну посмотрите на макет: там одно, а на сцене другое.

— Это не «небо» — это грязное дерьмо с кривыми швами…

После репетиции, когда она, обессиленная, поднялась в свой кабинет, ее ждал последний удар — ее правая рука, завлит театра Евгения Кузнецова, ночью попала в автокатастрофу. А это означало, что вся работа по переписке, рекламе, переговорам с режиссерами остановилась. Казалось, что весь мир на нее ополчился. Она так и стояла в своем кабинете один на один со своим горем — растерянная, растерзанная, готовая впасть в панику.

Такое напряжение рано или поздно должно было плохо кончиться. Ближе к концу сезона она все-таки сделала несколько прогонов с публикой. Первый акт шел тяжело, что-то не ладилось с новой звуковой аппаратурой, и шума большого города, на который так рассчитывала Волчек, не получалось. Спектакль терял дыхание, становился плоским, и она ужасно нервничала.

— Они что там, с ума посходили? Ничего же не слышно!

А Роберт, как пушинку, нес свою Пат на руках по лестнице. Опустил ее съежившееся тельце в кресло, растер ей руки, натянул на ноги здоровенные носки.

— Роберт, ты самый лучший на свете пьяница.

Зал не дышал. Я посмотрела на Волчек — ведь все хорошо и, наверное, она должна по-детски шевелить губами, синхроня текст. Волчек закидывала голову и открывала рот, как рыба на суше. Рука ее ловила воздух.

— Что случилось? — тронула я ее за плечо.

— Сердце. Дышать… не могу.

— А валидол?

— Уже четыре ссосала.

На нас начали шикать зрители. Ассистентка убежала, принесла нитроглицерин в капсулах. В антракте Волчек сказала, что впервые в жизни испугалась стенокардического приступа:

— На репетициях никогда такого не было.

И по лицу было видно, что испугалась. На следующий день я уговаривала ее перенести сроки выпуска спектакля:

— Два летних месяца передышки ничего не решают.

— Нет уж, все доделаю…

— Но ведь это не стоит…

— Я знаю, что жизнь и здоровье ничего не стоят.

Продолжать диалог было бессмысленно. Жалость к ней разбивалась об ее упрямство, как вода об скалу мелкими брызгами.

1999 {КИПР. ЛИМАСОЛ. НОЧНАЯ ДИСКОТЕКА}

Ночная дискотека на берегу моря. Электрический мерцающий свет с надписью «Topless». Красный свет. Дым. Музыка. Полуобнаженные тела.

К столику, за которым сидят двое парней, подходит здоровенный вышибала. За спиной его суетится официант.

— У нас нет таких денег, — говорит тот, что за столиком. — Повторяю вам — нет.

Тут же русские девчонки в костюмах без верха выставили свой «товар» напоказ. На их лицах легкая паника и безразличное нахальство.

— Give me your money, — монотонно повторяет вышибала.

После окончания сезона три товарища по воле Волчек отправились на Кипр.