Читаем Галина Волчек как правило вне правил полностью

Галина Волчек как правило вне правил

После первого прогона Кваша отказался от роли. И тут Галина Волчек приняла решение, которое положило начало целой цепи судьбоносных ее поступков. Вместо Кваши на роль дядюшки она ввела Михаила Козакова, и он блестяще сыграл будущее Сашеньки Адуева — умудренного циника Петра Ивановича.

Но другой удар, более страшный, настиг «Обыкновенную историю» с совершенно неожиданной стороны. У Олега Табакова, которому только-только исполнилось 28 лет, случился инфаркт. Он слег в Боткинскую, и врачи отпустили ему на выздоровление не меньше полугода. Это обстоятельство ставило премьеру под угрозу.

ОЛЕГ ТАБАКОВ: — И тут Галка повела себя как человек. Она сказала, что будет меня ждать. А ведь по Москве уже поползли слухи, что Табаков того, помирает. Да, в Боткинской я прошел школу молодого покойника. Это когда сначала один сосед по палате умирает, потом — второй, за ним третий инфарктник убрался. Значит, и твой черед придет.

«Обыкновенная история». Сцена из спектакля

Он смеется, не оставляя даже шанса фантазии представить его в горизонтальном положении, в белой палате, в окружении медицинского консилиума.

— И тем не менее это было.

— А то, что на вашу роль неизбежно будет ввод — такие мысли были? Ведь спектакль был на выпуске. Столько работы сделано…

— И мыслей таких не возникало. Галка один раз сказала, что будет ждать, причем без всяких клятв и торжественностей, и я знал, что так оно и будет. Помню, Мишка Козаков прислал мне записку в больницу: «Лелик! Теперь, когда ты в больнице, нам особенно рассчитывать не на что. В смысле Государственной премии». Но вообще после этого случая я понял, что Галка — одна из немногих, кто прошел испытание на звание человека. С большой буквы и чтобы звучало гордо.

«Обыкновенная история». Адуев — Олег Табаков, Петр Иванович — Валентин Гафт

«Обыкновенная история». Адуев — Олег Табаков, Тафаева — Нина Дорошина

Впрочем, в это время она думала только о человеке Табакове, который находился в кардиологии Боткинской больницы.

Ее «Обыкновенная история» стала прорывом для «Современника» 60-х годов. И как первая классика, и как ее удачное сценическое воплощение, и как работа блестящего актерского ансамбля. Табаков легко летал по сцене в своих романтических порывах. Козаков изящно сводил их на нет здоровым прагматизмом, обернувшимся у племянника в конечном счете цинизмом. Спектакль держал жесткий ритм, который, согласно задумке Волчек, отбивали на сцене печатями и штампами безмолвные персонажи. Эта находка имела как художественное, так и остросоциальное значение. Ударные ремарки неинструментального характера выглядели очень эффектно и читались как печать времени — наступление безумной бюрократии, жертвой которой не раз будет театр на Чистых прудах.

Режиссер спектакля «Обыкновенная история» — лауреат Государственной премии

ГАЛИНА ВОЛЧЕК: — Важно было понять — что происходит с молодым человеком, рожденным для лучшего в этом мире, поселенным Господом Богом на эту землю, от столкновения с этим миром: от предательства друга, от измены любимой девушки, от потрясения на работе, к которой он пытался творчески относиться. Что его превратило из пылкого юноши во внутреннего фашиста?

ОЛЕГ ТАБАКОВ: — Галка первая уловила тенденцию — для романтических мальчиков, которых я в большом количестве вывел на сцену и экран, наступало опасное время. Грубо говоря — за что и как они будут продавать себя. Надо сказать, показ этого ей удался.

На «Обыкновенной истории» она получила еще один урок жестокости от учителя. Когда у Волчек, выпустившей несколько спектаклей, начало складываться имя режиссера со своим особым миром, Ефремов и тогда устраивал ей остужающий душ. На спектакль пришли члены Комитета по Государственным премиям. Мастера, видавшие виды на своем веку, буквально обалдели от первого акта. Но еще большее потрясение они получили от Олега Ефремова, который, войдя в кабинет, спросил их: «Ну и что, это говно вам нравится?»

В сознании его учеников только время все расставило по своим местам. И теперь все, что связано для них с именем учителя, делится на хорошее от Ефремова и плохое от него же. Такая селекция оберегает память замечательного художника от канонизации — самого скверного, что может быть для него.