Только работавшие в 70-х годах ХХ века люди знали цену этим вопросам, которые в XXI потеряли смысл. Одна из них — Волчек, постигшая науку цензурных уловок.
— Сейчас никто не понимает, что слова «арест», «донос», «стукачи» со сцены звучали впервые и, соответственно, производили эффект разорвавшейся бомбы. Ты пойми, — закипает она, — ведь каких-то двадцать пять — тридцать лет назад это говорилось шепотом и не прилюдно. А мы это сказали.
Героического она в этом не видит и уверяет меня, что «Фудзияма» интересна другим.
— Работа требовала постоянной связи с Айтматовым. Как стреляный воробей, я знала: что-то нужно будет переделывать, где-то притворяться или делать вид, что соглашаешься. Но связываться с ним придется постоянно. А разница с городом Фрунзе, где он жил, составляла четыре часа. Звонить было не так просто, как теперь. И в таких трудных телефонных условиях шла постоянная переделка отдельных кусков.
Однажды после очередного сеанса связи, после того как Айтматов положил трубку, Волчек услышала в трубке щелчок, и милый девичий голос сказал:
— Галина Борисовна, вы извините, что я вмешиваюсь в ваш разговор, но я большая поклонница «Современника» и Чингиза Айтматова. Меня зовут Валя. Я слышала ваш разговор — я буду вас соединять.
Кончилось тем, что телефонистка Валя Иванова стала важной и, главное, незаменимой единицей творческого коллектива. Она находила Айтматова для Волчек там, где этого не могли сделать другие. Один раз нашла его на чьих-то похоронах, и он перезванивал в Москву.
— Валя, — кричала ей Волчек в трубку, — через час надо внести правку в той сцене, где…
— Галина Борисовна, — вызванивала ей Валя, — Чингиз Торекулович просил вам передать, что в сцене у Мамбета будут другие слова. Записывайте какие. Пишете?
Телефонная эпопея длилась два месяца, и телефонистка Иванова работала поисковиком, координатором и редактором проекта «Восхождение на Фудзияму», который в то время не числился по разряду проектов, а был обычной пьесой, чья судьба развивалась по известному сценарию: нестандартная завязка — более чем стандартные цензурные препоны — запоминающиеся и неожиданные детали проявления людских характеров.
1974
{МОСКВА. КВАРТИРА НА РЫЛЕЕВА}
Их отношения были не страстные, но эмоционально насыщенные. Галина Волчек в начале 70-х вошла в звонкий период — выпустила несколько постановок, наделавших в Москве много шума. Ее сценические и экранные образы были очень индивидуальны, и она негласно была причислена к списку популярных актеров. Имела специфическую внешность, которая нравилась мужчинам, — полноватая, но не рыхлая. Не шустрая, но под обаяние ее пластической медлительности попадали многие. Манкость сильной личности и женская ман-кость переплетались в ней.
— А вы ревновали ее? — спрашиваю я Марка Абелева.
— Я ревновал ее, были такие периоды, но в основном сдерживался, старался вида не показывать. И потом, я любил ее.
— К Евстигнееву, первому мужу, ревновали? Ведь вы говорите, что они, несмотря на развод, вообще-то всю жизнь провели рядом. И она его любила…
— Нет, к Евстигнееву я не ревновал. Неважно, разошлись они, не разошлись, но он, я думаю, был дорог ей. Я уверен, что она не хотела возвращаться к нему, и мы никогда не обсуждали Евстигнеева и их отношения. Я точно знал, что она не с ним.
А с кем? Кому она принадлежала? Иногда Марк терялся, не понимая ее поступков. Он точно знал, что логике ее поведение не подлежит: Волчек в театре — актриса и творец. Галя дома — красивая загадка. И тем не менее случилась некрасивая история с пощечиной.
Когда Галина Волчек вышла замуж за этого человека, она поняла: ее первый брак при всех замечательных отношениях с Евстигнеевым и прекрасных моментах носил больше характер товарищеский. Они делали все вместе — строили дом, зарабатывали на жизнь, вместе и на равных вкалывали. На этом фоне — и это было второе женское открытие — именно с Марком она поняла, что значит быть