Марк был хозяином их судьбы, добровольно и, похоже, с удовольствием подписавшись на роль капитана дальнего плавания. А также штурмана, старпома, второго матроса. Роль корабельного кока он оставил старенькой няне. А жене — роль красивой тайны, беречь которую призван только он. Марк не ревновал ее к театру, но контролировал ее жизнь.
ГАЛИНА ВОЛЧЕК: — Временами я его боялась. Испытывала чувство, как будто в чем-то перед ним виновата, и подвирала, когда этого даже не требовалось.
Однажды она задержалась с кем-то по дороге домой, но, зная, что Марком просчитаны все ее автомобильные маршруты от дома до театра и обратно, соврала, что заезжала в «Известия» к знакомой журналистке.
— И знаешь, что он сделал? Он снял трубку, набрал номер газеты и официальным голосом произнес: «Вас беспокоят из „Современника“. Там у вас Волчек Галина Борисовна была…» По его лицу и по тому, каким жестом он положил трубку на аппарат, я поняла, что ему ответили на том конце провода.
Она смеется, вспоминая, как Марк предлагал ей деньги, лишь бы она не ездила на гастроли с Ефремовым, своим главным режиссером.
— Ну сколько тебе надо, чтобы ты осталась? — спрашивал он.
— Но, может быть, вы давали ему повод не верить вам?
— Нет, повода я ему не давала, честное слово.
— А эта история со стадионом и ночным возвращением домой?
— Помню. В тот день мы с утра здорово поссорились, как обычно, из-за какой-то ерунды. Я разозленная ушла в театр, а его друг, замечательный человек Игорь Яцков, позвал меня на футбол. Мы пошли и после весь вечер звонили Марку: он не снимал трубку. Тогда Игорь предложил: «Зайдем в ВТО, посидим, потом я тебя провожу и все Марку объясню».
Что было дальше — известно. Когда друг сдал с рук на руки Галину и за ним закрылась дверь лифта, Марк, ни слова не говоря, ударил жену.
ГАЛИНА ВОЛЧЕК: — Но как! Он меня вывел из строя на несколько дней. Я даже съемки, которые должны были быть на следующий день, отменила. Не идти же было туда с заплывшим глазом!
Драматический эпизод и подобные им, но без рукоприкладства сцены, как ни странно, не подтачивали семейную жизнь. Разве что омрачали, как вялые тучки, случайно и глупо наплывшие на солнце.
МАРК АБЕЛЕВ: — Да, я ее ударил. Но потом целовал.
1974
{МОСКВА. ЧИСТЫЕ ПРУДЫ. «СОВРЕМЕННИК»}
Легендарная фраза Волчек: «Театр молод, когда в нем есть молодые режиссеры» — была не просто красивой фразой. В 1971 году она пригласила в «Современник» выпускника Щукинского училища Валерия Фокина, и тот стал первым молодым неизвестным режиссером, которого строгий театр принял.
ВАЛЕРИЙ ФОКИН: — Но не сразу. «Современник» мало кого сразу принимал. Я помню, сдавал макет первого своего спектакля «Валентин и Валентина». На обсуждении я сказал: «Тут она сядет, откинется на кровать. Такая мизансцена отказа. Это выражение Мейерхольда». На что Кваша со свойственным ему скептицизмом спросил: «Что-что? Какая мизансцена? Какого отказа?» Я жутко перепугался, как-то внутренне весь зажался. А Волчек сказала тогда: «Ладно-ладно, не мешай ему, Игорь. Пусть он говорит».
Этого жесткого, с твердым характером режиссера трудно себе представить испуганным. Но факт собственной биографии он не собирается лакировать.
— Я их боялся. И от этого зажима даже почему-то кричал на артистку Покровскую, игравшую в моем спектакле.
«Валентин и Валентина» имел шумный успех и предъявил столице интересную творческую команду, которая со временем и достаточно быстро набрала обороты: режиссер Фокин и два молодых артиста — Райкин и Неелова.
Фокин передает расстановку сил на сценической площадке и собственные ощущения того времени, когда Волчек прикрывала малоопытного в театральных отношениях коллегу.