Галоши против мокроступов. О русских и нерусских словах в нашей речи

«Я был в ударе и, казалось, стал иным существом. Обнимать прелестнейшее создание и кружиться с ним как вихрь, когда все вихрем и кругом идет — знаешь, что я тебе скажу? — в это время я дал себе клятву, что той девушке, которую буду любить, к которой буду иметь какие-нибудь притязания, той девушке — и умри я на месте! — не позволю вальсировать ни с кем. Ты понимаешь меня?»

Очень милое признание, но снова оно не передает и половины энергии и накала страстей оригинала. Вертер признается, что никогда раньше он не мог так легко «vom Flecke gegangen» — буквально «сойти с пятна», в переносном смысле «выйти из себя», «забыться», «потерять берега». Отчего? От того, что «держал в объятиях очаровательное существо, летал с ним и кружился, как вихрь, когда все вокруг несется». Он «больше не был человеком» (вероятно, в этот миг он чувствовал себя кем-то вроде эльфа или сильфа — духа воздуха, кружившегося со своей сильфидой). И полушутя, полусерьезно он признается: «Вильгельм, честно говоря, я поклялся, что девушка, которую я полюблю и захочу связать с ней судьбу, никогда не должна вальсировать с кем-то, кроме меня — провалиться мне на этом месте! Ты меня понимаешь?» (В дословном переводе: «Даже если из-за этого / ради этого я буду обязан сойти под землю».)

Впрочем, перевод Струговщиковой неплох. Он успешно избегает многих ошибок, которые делали ее предшественники (а переводить «Вертера» на русский язык начали еще в XVIII веке). Например, многие переводчики до нее не справились с одной сценой, когда Вертер и Шарлотта любуются летней ночью после грозы.

Wir traten ans Fenster. Es donnerte abseitwärts, und der herrliche Regen säuselte auf das Land, und der erquickendste Wohlgeruch stieg in aller Fülle einer warmen Luft zu uns auf. Sie stand auf ihren Ellenbogen gestützt, ihr Blick durchdrang die Gegend; sie sah gen Himmel und auf mich, ich sah ihr Auge tränenvoll, sie legte ihre Hand auf die meinige und sagte: “Klopstock!” — Ich erinnerte mich sogleich der herrlichen Ode, die ihr in Gedanken lag, und versank in dem Strome von Empfindungen, den sie in dieser Losung über mich ausgoß. Ich ertrug’s nicht, neigte mich auf ihre Hand und küßte sie unter den wonnevollsten Tränen. Und sah nach ihrem Auge wieder — Edler! Hättest du deine Vergötterung in diesem Blicke gesehen, und möcht’ ich nun deinen so oft entweihten Namen nie wieder nennen hören!

«Мы подошли к открытому окну. Громовые раскаты глухо раздавались еще в стороне; обильный грибной дождь, пробивая землю, шумел, звучал о траву, и благоухание в теплоте свежего воздуха обдавало нас. Она оперлась правым локтем на левую руку и устремила взор в пространство; потом подняла глаза к небу, опустила их затем на меня и прослезилась. Тут как бы бессознательно коснулась она правой рукой моего плеча и произнесла: „Клопшток!“ Мгновенно вспомнил я чудную оду и, полный ощущений, пробужденных ее намеком, не выдержал, наклонился, поцеловал ее руку и снова утонул взглядом в ее черных глазах! Поэт „Мессиады“, видеть бы тебе в них отражение своего божества и не услышать бы мне более о развенчанном имени твоем, благородный».