ГОРИЗОНТ м. окраина земной поверхности, вкруг наблюдателя, где примыкает небо; небосклон, кругозор, небозем, небоскат, закат неба; глазоем, зреймо; завесь, завесь, закрой касп. озор, овидь арх. оглядь орл. черта, отделяющая видимую нами часть неба и земли от невидимой. | Астроном. воображаемая плоскость, проходящая чрез средоточие земли, отвесно оси наблюдателя; это астрономический, истинный озор; чувственный, видимый, определяется лучом зрения, от глаза наблюдателя до ската или до видимой окраины земного шара, и далее, до небесной тверди; все что ниже черты этой, того мы не видим; что выше, то видим. Леса, горы и др. предметы стесняют и укорачивают овидь нашу, которая образует правильную окружность только в открытом море. Страны света, ветры или румбы (см. ветер, компас) означаются по окружности озора, который представляет картушка (кружек) компаса, а в самых полюсах нет и стран света. | *Круг понятий человека, пределы того, что он может обнять умственным оком, по степени образования своего, по познаниям и уму. Горизонтальный, лежащий по уровню земли, моря; на что свободный отвес падает под прямым углом; водоправый, водопрямый, подошвенный, лежневой, уровенный, лежевесный, подотвесный. Горизонтальность ж. состояние или свойство это; водоправость, водопрямость, подошвеность, уровенность, лежевесность, подотвесность.
Эти примеры показывают, как бесполезно пытаться навязать что-то языку, даже руководствуясь самыми благими намерениями и безупречной логикой. Пушкин, предпочитавший следовать «стихии» языка, а не предписывать ей правила, в конце концов оказался в выигрыше. Он мог бы сказать, что как «ветру, и орлу, и сердцу девы нет закона», так нет закона и языку. Вернее, он есть, и язык может строго его придерживаться, и все же в любой момент волен нарушить его, если так будет удобнее. И снова под «языком, обладающим волей» я подразумеваю множество частных решений говорящих, их бессознательных выборов слов и выражений. Частные выборы хаотичны, но сумма множества хаотичных выборов создает направление движения и развития. Даль сознавал это, но считал, что все же сможет «подсказать» языку те решения, которые казались верными.
Разумеется, это не моя идея, Далю случалось слышать такие возражения и спорить с ними: «Остается еще странное мнение, хоть оно и было высказано заслуженными людьми, что нам вовсе нечего о заботиться о родном слове своем: оно-де живет мировою жизнью своею, спеет и зреет веками или годами, а судьба порядит, и выработается в свое время, сроку, когда ему быть суждено, в какую б сторону мы ни порывались.
Мнение это заключает в себе что-то роковое и, следовательно, довольно горестное; делай что хочешь, трудись сколь сил есть, а все тщетно, все ни к чему, судьба всех нас увлекает. Если принять возражение буквально в этом смысле, то надо передать спор наш – едва ли не в богословие или, по крайней мере, в область философии, а на этом поле мы наперед кладем ружье: не по силам встреча.
Но если мне скажут: не роковая судьба, в смысле мусульманском, а собственно мировая жизнь решает участь языка, т. е. дела, события, обстоятельства, никем наперед не разгаданные и без умыслу оставленные, дают всему в мире – и слову, и словесности нашей – направление, цвет, масть, лад и строй; – то я спрошу уже посмелее: а кто же придает этому общему потоку известное направление, кто обусловливает, хотя большею частию и бессознательно, общее стремление это, если не люди?