Гарем. Реальная жизнь Хюррем

В том самом, которого она получила от Сулеймана в подарок на их свадьбу. Он преподнес ей этого певца в клетке, искусно вырезанной из кедрового дерева и инкрустированной ониксом и перламутром. И соловей тот изо дня в день заливался дивными трелями с тех пор и по самое утро нынешнего дня, когда она вдруг обнаружила на дне клетке его окоченевший трупик. Она его вынула оттуда, нежно взяв в ладони и поначалу еще даже тайно надеясь его отогреть… А потом заглянула в его остановившиеся и более немигающие глаза.

Так и держала она его в ладонях, а птичка вдруг пропела ей на прощание свою последнюю песнь:

– Моя жизнь – твоя жизнь. Я жил в клетке из кедра, ты – в клетке из золота, где султан восхищался и наслаждался тобою, дивился твоему голосу и красоте. Но придет день, когда твой заледеневший взор не встретит в небе зари, и это будет все. Дверца клетки захлопнется навсегда. И песня твоя умолкнет, и память о тебе развеется.

«Ну нет, это еще не конец, – подумала она. – У меня еще есть время свести с ними счеты за все эти украденные у меня годы».

План был прост: османы хотят Баязида. Более того, они в нем нуждаются, – и если оставить все на произвол судьбы, то Баязид наверняка возьмет верх над своим ущербным братом в неминуемой битве за престол. Меж них двоих он и сильный, и вожак, и гази.

Вот она и преподнесет им вместо него Селима.

Мечеть Сулеймание высилась посреди города горным массивом из серого мрамора, поражая чувства идеальной симметрией куполов и минаретов. Обошлась она в семьсот тысяч дукатов – царский выкуп за отпущение султану греха сыноубийства.

Сулейман восхищался мечетью из окна покоев Хюррем, положив ей руку на плечо.

– Великолепие, мой господин, – сказала она. – Через тысячу лет люди будут любоваться ею и горько сожалеть о том, что им не довелось родиться в нашу эпоху.

– Надеюсь, что так, – ответил Сулейман и крепко прижал ее к себе. Она такая хрупкая: все косточки сквозь платье прощупываются, в последнее время много болела.

На ней была зеленая тюбетейка – как в тот день, когда он впервые увидел ее во дворе, – но это был лишь насмешливый отзвук ее юности. Под сурьмой, хной и пудрой кожа ее была подобна пергаменту; волосы у корней – молочно-белыми; и никакими румянами не выходило у Муоми воссоздать блеск шлифованного золота ее юности. Но любил он ее теперь больше, чем когда бы то ни было; плотская страсть уступила место чувству легкости и близости, которое Сулейману дано было разделять с нею и только с нею.

– Это чудеснейшее достижение, господин мой.

– Придет день, когда мы с тобою будем покоиться там бок о бок.

«Так значит, – подумала она, – он затеял построить мне гробницу на руинах Старого дворца – тюрьмы, где сперва держал меня птицей в клетке. На редкость тонкая ирония».

Он почувствовал ее дрожь.

– Тебе нехорошо?

– Просто замерзла. Вот придет весна, и мне сразу станет лучше.

Северный ветер завывал снаружи злобным джинном, и сам Сулейман дрожал от холода даже в подбитой соболем мантии.

– Ты уж лучше побереги себя, – сказал ей Сулейман.

– Не беспокойся понапрасну, господин мой. Легкая ломота в преклонном возрасте – вещь ожидаемая. – Она отвернулась от окна.

Сулейман жестом отослал прочь ее гедычлы и лично помог супруге пройти вглубь комнаты, поражаясь внезапной легковесности ее маленького тела, опирающегося на его руку. Он поместил ее ноги под тандыр, нежно подложил ей под спину подушки.

– Спасибо, мой повелитель. И, пожалуйста, хватит пугать меня своим встревоженным видом. Это всего лишь простуда. – Гедычлы укрыла ее колени одеялом. – Господин мой, – сказала она, устроившись, – я бы хотела в ближайшее время поговорить с тобою о преемстве. Я же знаю, что этим теперь премного заняты твои мысли. А они как-никак мои сыновья, и мне ли не знать, что у них на сердце.

Сулейман взял ее за руку.

– Руслана, Селим – любящий сын, но великим султаном ему в жизни не стать. А вот Баязид – тот гази.

– Вот он и полюбится разве что янычарам.

– Без янычар султан править не может.

– Янычары! Да ты же сам к ним ничего, кроме презрения, не питаешь.

– Бывают времена, когда султан должен браться за меч, даже если он презирает войну.

– Но Баязид-то вовсе ни о чем ином знать не хочет. Дай ему волю, он бы всю жизнь провел в седле. Господин мой, я это говорю не в осуждение ему, а просто чтобы ты взял паузу для размышления. Селим, может, и близко не сравнится с братом как воин, зато в Диване он может показать себя истинным рыцарем. Ты же сам говорил, что закон, а не меч обеспечит Османам будущее.

– Селим – гуляка и пьяница. Он и в Манисе-то у себя в Диване редкий гость. С какой стати нам думать, что это изменится, если он станет султаном?

– Если престол займет Баязид, Селиму не жить.

– Вот пусть тогда Аллах все и решит.

Хюррем медленно склонила голову.

– Не мне оспаривать твою мудрость. Просто буду молиться за обоих своих сыновей.