Гармония слов. Китайская лирика X–XIII веков

В юности дожди я слышал в кабаке,
где горели свечи томно.
Повзрослев – уже на утлом челноке
на чужой реке,
сирый гусь кричал из тучи темной.

А сейчас я слышу дождь в монашьей келье,

мои пряди поседели.
К вывертам судьбы я равнодушен,
даже если стук капели
до рассвета буду слушать.

В златом чертоге призрачного сна

Мелодия «Хэсиньлан»

В златом чертоге призрачного сна
грустит струна,
колки́ – гусиный клин —
давно в пыли.
Ты возвратишься ль нежной птицей,
узнав былые занавески?
Дождик редкий
по вишенкам струится.
Вы поняли, что не унять тоски?
На гранях шахматной доски
фигуры все смешались,
и тень моя устало
на сирую свечу ложится.

Хмельные чаши и приют услад…

Вернешь ли их назад?
Одни осколки,
не отыскать ни яшмовой заколки,
ни облачных бровей разлета,
остались лишь портреты.
Да ныне мода —
иной породы.
Все те же веера и плектр,
да нет уж тех,
кто слышал прелесть давних звуков.
Смахну слезинку с век
и прислонюсь к бамбуку.

Метавселенная «цы»

Китайское стихотворение лучше раскрывается не в книге с ее ровными рядами типографских иероглифов – серыми фигурками стражей во тьме темницы, а на свитке, сотворенном кистью искусного каллиграфа. На свитке эти знаки, созданные необузданными размашистыми мазками, рвутся за его грань или тонкими волосяными нитями сплетаются в нескончаемую вязь, являя свою страсть и уже всем видом своим возбуждая чувство не только художественное, но почти физиологическое. Вот тогда и возникает желание разрушить темницу, выпустить спеленутые там мысль, чувство, скованное движение. Не иероглифом единым сильна китайская поэзия, он – лишь плоть, под которой таится дерзновенный дух.

Вот строка из стихотворения поэта XI века Чжан Сяня на мелодию «Тяньсяньцзы», поразившая современников необыкновенным изяществом. Читаем слово за словом: «юнь по юэ лай хуа лун ин». Подставляем словарные значения: «тучи разорвались луна появилась цветы играют [с] тенями». Переведем с пословного на более-менее литературный: «в разрыве туч луна явилась, цветы с тенями заиграли».

В иноязычных переводах эта строка звучит с такими вариациями:

– Месяц раздвинул тучи, / Игры теней меж кустами.

– В облачные прорывы вдруг выплывает луна […] / Полог зеленый опущен. Тень легла от цветов.

– The moon breaks through clouds as flowers sway to shadows play.

– Тhe flowers were flirting their shadows unrest in the moonlight.

– The clouds cast their shade to the blooms to creep.

Это ли написал китайский поэт? Написал-то он именно то, что написал, но это ли слышит в стихотворении читатель-носитель китайского языка и китайской культуры?

Прежде, чем сопоставлять китайский и иноязычный тексты, необходимо вспомнить, что полушария человеческого мозга у представителей разных культур функционируют не идентично. Язык как инструмент коммуникации в европейской культуре инструментализируется левым полушарием, а в дальневосточной – правым. Левое полушарие – это логика, точность, последовательность обработки информации, а правое – зримость, пространственность, образность, эмоциональность. Так что оригинал логично отражать не зеркально, а с применением неких подсобных инструментов трансформации форм видения, слушания, чувствования.

В разных комментаторских переложениях рассматриваемой нами строки на современный китайский язык всюду стоит множественное число, но в одном случае – радующее исключение: «сиротливая тень цветка под лучом луны ропщет на судьбу».

Обдумаем эту подсказку. Слово в китайском языке само по себе не обладает категориями единичности или множественности, но поэты мыслят не обобщенно, а конкретно, единичными категориями, возводя их в образ, поэтому, вероятно, поэт увидел все же не цветущий луг, а один, особо выразительный цветок, покачивавшийся в одном ритме со своей тенью.

Цветок становится смысловым, образным, чувственным центром строки.