Гарри Поттер и Дары Смерти

— Не знаю… в смысле… ну, что-то вроде как сходится, — сказал он неуверенно. — Но если на всю эту штуки посмотреть…, - он перевёл дух. — По-моему, предполагалось, Гарри, что мы разделаемся с Разделёными Сутями. Нам это Дамблдор сказал сделать. Может… может, нам следует забыть про всё это, с Дарами…

— Спасибо, Рон, — сказала Эрмиона. — Я пошла дежурить, на первую смену.

И она прошагала мимо Гарри, и уселась у входа в палатку, поставив на разговоре яростную жирную точку.

Но Гарри почти не спал в эту ночь. Идея Даров Смерти завладела им, и он не мог успокоится, когда тревожные мысли проносились в его сознании: палочка, камень, и Плащ… если бы он владел ими всеми…

Я открываюсь в конце … Но в конце чего? Почему он не может получить камень сейчас? Будь у него камень, он мог бы расспросить Дамблдора, лично… и Гарри в темноте шёпотом обращался к Снитчу, пробовал всё, даже змеиный язык, но золотой шарик не раскрывался…

И палочка, Бузинная палочка, она где спрятана? Где ищет её сейчас Волдеморт? Гарри мечтал, чтобы его шрам начало жечь, чтобы он увидел мысли Волдеморта, потому что впервые, за всё время, они с Волдемортом были едины в желании, искали одно и тоже… Эрмионе такая идея, конечно, не понравится… Ну и что, она же не верит… Ксенофилиус был в чём-то прав… ограничена, узка, разум закрыт. А по правде, её просто напугала идея Даров Смерти, особенно Воскрешающий Камень… и Гарри снова прижимал Снитч к губам, целовал его, чуть не глотал, но холодный металл не поддавался…

Уже перед самым рассветом он вспомнил о Луне, одинокой в камере в Азкабане, окружённой дементорами, и ему внезапно стало стыдно самого себя. Он совершенно забыл о ней, за всеми этими лихорадочными мечтами о Дарах. Если бы они смогли освободить её… но когда дементоров так много, это им просто не по силам. И ведь если подумать, он же не пытался вызывать Покровителя терновой палочкой… Надо будет утром попробовать…

Если бы можно было достать палочку получше…

И мечта о Бузинной палочке, Палочке Пагубы, неотразимой, непобедимой, опять завладела им…

Утром они убирали палатку, собираясь в путь, под нудным мелким дождём. Та же морось встретила их на морском берегу, где они поставили палатку вечером, и не прекращалась целую неделю, и мокрые пейзажи казались Гарри промозглыми и навевающими уныние. Он мог думать только о Дарах Смерти. В нём словно разгорелся огонь, который ничто, ни откровенное неверие Эрмионы, ни вечные сомнения Рона, не могло потушить. И чем свирепее пылало в нём стремление к обладанию Дарами Смерти, тем мрачнее он становился. Он винил в этом Рона и Эрмиону: их подчёркнутое безразличие к ним давило ему на душу не меньше, чем бесконечный дождь, но ни то, ни другое не могло разрушить его уверенности, остававшейся абсолютной. Вера Гарри в Дары, и тяга к ним, так поглотили его, что он чувствовал себя отгороженным от своих друзей — из-за охватившего их страха перед Дарами.

— Страх охватил? — тихо и свирепо спросила его Эрмиона, когда Гарри неосторожно употребил это слово как-то вечером, после того, как Эрмиона высказала всё по поводу падения его интереса к отысканию Разделённых Сутей. — Мы не те, кого обуял страх, Гарри! Мы те, кто пытается делать то дело, исполнения которого ждал от нас Дамблдор!

Но он был неуязвим для её завуалированных упрёков. Дамблдор оставил знак Даров Эрмионе, чтобы она его разгадала, и ещё — Гарри продолжал твёрдо в это верить — он оставил Воскрешающий Камень, скрытый в золотом Снитче. Ни один из них не сможет жить, пока жив другой… Господин Смерти… Как Рон с Эрмионой не понимают?

— Последний враг, который будет поражён — это смерть, — вызывающе процитировал Гарри.

— А я-то думала, что мы собираемся бороться с Сам-Знаешь-Кем, — парировала Эрмиона, и Гарри не стал спорить.

Даже загадка серебряной лани, которую его друзья упорно обсуждали, сейчас казалась Гарри совсем не важной: ну, видели они её, не очень-то интересно. Если уж что имело для него значение, так это что его шрам опять начало покалывать, хотя он изо всех сил старался, чтобы этого никто не заметил. Когда это происходило, он старался уединиться, но то, что он видел, его разочаровывало. Видения, которые он делил с Волдемортом, переменились, стали размытыми, словно не в фокусе. Гарри смог разобрать только неясные очертания чего-то, похожего на череп, и ещё какую-то гору, скорее тень, чем вещество. Гарри, привыкшего видеть всё чётко, как в действительности, эта перемена расстроила. Он опасался, что нарушилась связь между ним и Волдемортом, связь, которой он и боялся, и — что бы он ни говорил Эрмионе — которую он очень высоко ценил. Гарри как-то связывал эти неясные, размытые видения с поломкой его палочки, считал, что это терновая палочка виновата в том, что не может заглядывать в сознание Волдеморта, как прежде.