Газета Завтра 17 (1221 2017)

 Однажды, 13 мая 2008 года, я зазвал Петухова в Союз писателей. Там решили показать фильм Клавдии Хорошавиной «Беглец из рая». Надо сказать, фильм замечательный - сколько бы раз ни смотрел, всякий раз прошибает слеза, проникновенный не только красотами живой рязанской природы, подробностями крестьянского мира, где я, выходец с Белого моря, случайно, волею судьбы оказался в Мещерской стороне, в самой сердцевине русской земли; талантливому режиссёру удалось разговорить меня и тем обогатить ткань картины объёмными национальными размышлениями о русском, которые нынче в редкость. В глухих ельниках, у черной таинственной речной бочажины, на торфяном берегу вьёт куделю сизый дымок костерка, булькает в котелке щучья ушица, в просвете ветвей, как бы пойманные в частый невод, едва проблескивают голубые чешуйки далёкого неба – и какая-то особая живая тишина на травяной кулижке под еловым пологом, и слова, искренне выплеснутые в комариные таинственные сумерки, независимо от нас вдруг наполнялись особым смыслом от слияния души человека и матери-земли. Это умиление не ко мне, баженому, а к режиссеру Хорошавиной, похожей светлыми кудерьками и лазоревым восхищенным взглядом на цветок первоцвета, только что выбившийся из-под снега. Невеликого росточка, с неугасающей улыбкой, песенница и хороводница, она сошла на архангельский Север с берегов Ангары, из глухой таёжной деревнюшки, из коренной крестьянской семьи, воистину влюбленная в русского простеца-человека, и та жизнь, что нашла Клавдия под пазухой Москвы в моей деревне, оказалась ей такой знакомой, такой близкой до мелочей своим суровым древним уставом жизни; Хорошавина в лесной чищере, на комарах, под подолами березняков и елинников, населенных древними неумираемыми духами, была своею, как бы доморощенная и своерощенная, - и только такому художнику и мог открыться вроде бы бесхитростный внешне, но наполненный внутренними смыслами сюжет о России и о мужичке-поморце, случайно прислонившемся к рязанской стороне... Клавдия Хорошавина, Юрий Петухов – одного национального покроя талантливые люди, одного духовного состава, коих в избытке на Руси, но волею чужебесов они, как и многие из русской природной интеллигенции, вытеснены в сутёмки, в засторонок, куда не достаёт тёплого людского внимания и взаимной радостной любви; это свечи, истаивающие в глухом закоулке, своим светом почти не разбавляющие глухую темень, насланную на страну недобрыми завистниками.

«Какой-то сильный, неожиданный фильм – слёзы из глаз, – неожиданно подтверждает Петухов в дневниках. Хотя никакой сентиментальности в фильме, ничего личного, каких-то бытовых, иль щекотливых драматических подробностей из судьбы; всё скупо, сжато, никаких ссылок на жизненные тесноты и неурядицы, на что так любят налегать современные либеральные режиссёры. Но ведь слезу-то выжимает! Потому что предельная искренность и никакого лукавства, все подробности, все мысли только о русском народе, его судьбе, никакой шакальей ядовитой слюны в сторону государства, пусть и не особенно милостивого. – Как так получилось, что сошлось в этом по сути своей простом фильме так много… Не знаю. Я был подавлен. И потрясен. Я плакал на этом фильме. Ничто не может быть сильнее той простоты, что идёт от Бога. Мы можем противиться ей, богоборничать в своей гордыне, вздыматься в выси… но является вдруг человек, который говорит: нет, братцы, опамятуйтесь, опомнитесь… это какой-то ветхозаветный пророк – и становится ясно, куда-то мы забрались не туда, и идём не туда, и так всё это горько, что стискиваешь голову руками, – а что мы делали все эти сто, двести, триста лет? Беда! И не знаю уже, понимает ли сам Личутин, что говорит? Гляжу в глаза и вижу – всё понимает. И от этого ещё страшнее и горше. Мы совсем разные. Я за империю от океана до океана, за сверхцивилизацию нашу русскую, суперэтносрусов, не задумываясь, жизнь положу. Он поёт ту Русь, что в травах, озёрах, скитах, полянах грибных и снегах наших священных (а они священны!). Что общего? Но и в нём правда. Убьём мы ту Русь исконную-бореальную, а она именно такая, личутинская, он каким-то нутром, какой-то жилой своей чувствует её – и конец нам. Никакой Империи не будет…».