Где ваш дом, дети?..

— Зачем он такой большой? Он, наверное, папа?..

Я быстро понял, что не тут надо пробуждать любовь к природе. Сюда можно приезжать с холодными академическими целями: изучать виды и подвиды. Грустно было в этом музее — в этом кладбище с огромными прозрачными могилами. Такой музей — официальное свидетельство массированного убийства, людской жестокости. В наше время он морально устарел. Можно бы сделать собрание голографических изображений. Вывести в зал экраны, на которых бы демонстрировались видеофильмы. Это было бы современно. Это рождало бы гуманный интерес, вдумчивое любопытство друга, а не снисходительный прищур победителя-убийцы.

Саша ввел в обиход новое словечко — «помо́згить». Если собираюсь помочь кому-то из братиков, часто слышу:

— Не надо! Я сам хочу помозгить!..

И уж когда что-то не получается — после первой, второй и двадцатой попытки, — тогда просят:

— Папа, помоги помозгить!..

Я со своей стороны деликатно стараюсь им растолковать, что требуется. Доволен тем, что они чувствуют вкус и этого слова, и занятия, им выраженного…

Писал о том, что ребята как бы разделились: Алеша — мамин, Санька — мой, но не осознавал тревожности этого. Казалось, это безобидно. И вот сегодня вдруг прозрел. Мы ведь по-разному «ведем» ребят, мы устроили в одной семье две модели воздействия на детей.

Галка потакает Алеше. Можно сказать, подчиняется ему. И Алеша начинает ею вертеть, разговаривать с ней только приказным тоном.

Что касается Саньки, я с ним строг и доброжелателен. Без «пожалуйста» ни на какие его просьбы не реагирую. И Санька мне кажется более воспитанным…

Алеша меня сторонится, словно не замечает. «Раз уж нельзя папой командовать, значит, нечего и глядеть на него!..» Вчера, укладываясь в постель, он заявил, что не любит меня. Сегодня тоже. И я, пережив обиду, понял, что «размежевание» зашло далеко, ребята нешуточно расходятся в душевном развитии.

Хотел поговорить с Галкой, подсказать ей, чтобы повлияла на Алешу, но колючее самолюбие нашептало, чтобы молчал. Пусть Галка сама все заметит и исправит, если сочтет нужным…

Промолчал… Увел ребят гулять, чтобы не «выступить». Санька пошел с автоматом, Леша — с трехколесным велосипедом. С нами две девочки, Таня и Маша, из соседнего подъезда. Им лет по восемь-девять.

Девочки сразу стали просить у Леши велосипед покататься. Санька заявил:

— Не дадим! Велосипед наш!..

Я его пристыдил за жадность. И они все отдали: Санька — автомат, Леша — велосипед. Девочки стали кататься и стрелять. Они делали это увлеченно: одна сидела в седле и крутила педали, другая стояла за ее спиной на оси, соединяющей задние колеса. Потом они менялись. Я смотрел неодобрительно и молчал. Сам себя поймал в ловушку: раз уж одернул Саньку вначале, значит, не следовало жадничать и теперь. Правда, пробормотал что-то о чересчур большой нагрузке на заднюю ось. Но девчонки пропустили это мимо ушей. Так и длилась наша прогулка. Накатавшись, наездницы стали пускать ребят в очередь. Таня при этом безбожно жульничала и умудрялась ездить втрое больше всех. Кончился наш уикэнд тем (дело было в субботу), что велосипед неизлечимо сломался, Алеша и Санька сердито заявили, что никогда больше никому ничего не дадут, и мы поплелись домой. Я вел за руль визжащий от боли велосипед…

Вечером надо было ехать на теоретические занятия. Санька спросил:

— Куда ты?..

Я, собираясь, объяснил. Санька встал на дороге.

— Не пущу тебя! Не хочу, чтоб ты туда ехал! Кто тебе дороже: сын или занятия?..

Я, конечно, ответил, что сын дороже, и остался. А потом мучился сомнениями и думал, что надо было сделать не так. Надо было сказать, что, хотя сын и дороже, я все-таки должен ехать на занятия. Надо было ехать…

Чтобы избыть досаду и недовольство собой, повел ребят опять на улицу — одних, без девчонок. Неподалеку прокладывали новую дорогу. После строителей остались кучи железобетонных балок. Зачем они были нужны, не знаю. Я их использую в своих целях — как тренажеры для мальчишек. Закрываю глаза на испачканные штаны и ладошки, на продранные подошвы — лазание важнее. Ребята, как мыши, проникают в каждую дыру, оседлывают каждую балку. Я стою возле очередной кучи и ругаю свое чересчур подвижное воображение. Представляю все мыслимые ужасы, пока стою с непроницаемым лицом и наблюдаю за ребятами. Где-то прочитал, что воспитание — преодоление жалости, и вдруг на прогулке остро почувствовал правильность этого. И про досаду свою забыл, переживая, как бы не поломали руки-ноги, как бы не разбились…

А по дороге домой новые мысли, новые «досады» лезут в голову. Продолжается «поляризация» ребят. Алеша все дальше идет за мамой, Санька за мной. Алешу, например, никак не заставить по утрам делать зарядку по той простой причине, что Галка ее не делает. Сколько я ни пытался, Алеша или набычится и глядит в сторону, или вообще убегает из комнаты, где занимаемся мы с Санькой.

Недоумеваю про себя, почему Галка смиряется с этим разделением ребят? Каждый день ее молчаливого согласия с тем, что есть, словно лишнее дуновение холодного ветра…