Саньку и даже Алешу, хоть и мал еще, я стараюсь воспитывать в антиалкогольном духе. Санька с презрением относится к пьяницам. Однажды он по телевизору увидел застолье — кажется, это был день рождения.
— Папа, это пьяницы? — спросил про экранных людей.
— Да! — ответил я, не помедлив, уверенный, что ответ имеет воспитующее значение.
— А ты тоже пьяница?
— Почему? — опешил я.
— Твой день рождения так же справляли. И ты наливал из бутылки в рюмку…
Я молчал. Дыхание перехватило после Санькиных слов. Очень неожиданный удар он нанес.
— Ты мне веришь? — спросил, ожидая нового удара.
— Верю!.. — Санька глядел безоблачным взглядом.
— Я не пьяница. И ты никогда больше не увидишь ни вина, ни водки на нашем столе. Договорились?..
— Договорились… — Санька, видимо, не понял, чем я так взволнован.
С того дня выполняю наш договор…
Послали Саню одного в магазин — купить банку перца в томате. Он расспросил, кому и что говорить, кому отдавать деньги. Ушел, а мы ждем, волнуемся. Что-то долго его нет. Пора бы уж вернуться…
И вот врывается запыхавшийся ребенок. От магазина с банкой несся бегом. Выкладывает гордо покупку на стол. И потом до конца дня еще раз сто спрашивает, не надо ли чего купить…
На утро Санька чем-то мучился, какой-то невысказанной тайной. Держал голову опущенной и не глядел на меня. Заинтригованный, я взял его с собой на почту опустить письмо. На обратном пути сын сказал мрачно:
— Лучше на папу-маму не смотреть, когда что-то сделаешь. А то по глазам прочитают…
— А что ты сделал?
— Да вчера нашел коробок хороших спичек и все их сжег.
— Ну, больше тайком не жги!..
Санька повеселел после своего признания и поднял голову. А я всю дорогу до дому сомневался: правильно ли сделал, что не отругал его…
Беспокоит неправда, которую говорят дети. Умение говорить не то, что есть, — один из способов социального приспособления. Мы, взрослые, признаем ложь, например знаменитую «ложь во спасение». Значит, и детскую ложь признавать? Здесь я решительно против. Говорю, применительно к своей семье, категорическое «нет». В ребятах пытаюсь вырастить неприятие лжи, пытаюсь внушить им, что она в принципе невозможна. А они врут. Сейчас пишу и слышу, как Санька за стеной, на евпаторийской улице, азартно кричит:
— У меня есть пистолет настоящий!
— Врешь! — не верят ребята.
— В следующий приезд привезу!.. — вдохновенно уверяет Санька.
Чуть позже он появляется дома, и я упрекаю его.
— Это я пошутил! — заявляет он.
А еще чуть позже он идет чистить зубы, а сам оказывается возле хозяйского телевизора. Я ему говорю слова укоризны, а он, опустив голову, пьет свое вечернее молоко и вроде бы не слушает меня. И я вдруг с некоторым даже страхом понимаю, что мое влияние на него не беспредельно. А ведь я считал до сих пор его чуть ли не определяющим в жизни сына.
Только на следующее утро он просит извинить его за вчерашнее. И я утешаю себя надеждой: может, он очень устал вечером, потому и был невосприимчив к моим словам?..
Есть время, когда Саня способен к учебе, и есть время, когда он кажется мне абсолютно тупым. Убеждался в этом неоднократно. Сколько, например, бился, чтобы объяснить ему тайну часовой и минутной стрелок на моем ручном хронометре. Он понимал, он правильно повторял за мной, он определял, который час и, с некоторым напряжением, сколько минут. И вдруг передо мной стена. Ни проблеска соображения. Поначалу меня это злило. Думал, Санька притворяется тупым, чтобы я от него отстал. Потом понял, что не прав. Его мозг действительно живет периодами просветления и затемнения. Зачем это нужно, в чем физиологический смысл таких чередований, я не знаю.
Возможно, мозг ребенка, получив свежую информацию, понижает внешнюю активность и усиливает внутреннюю, достраивает, совершенствует себя с учетом полученной информации…
Дело не в этом. Я подумал, что железное, обязательное расписание уроков в школе несправедливо. Оно не учитывает, в какой фазе находится сейчас соображение ученика, оно вообще игнорирует возможность взлетов и падений активности. Тут заложена возможность конфликтов, тут неизбежны конфликты, неизбежны будущие Санькины слезы и разочарования.
Примириться с ними? Или попытаться объяснить учителю свое понимание? Но не будет ли хуже от этого? Ведь учителя, как правило, не принимают мыслей со стороны. Тут заложена возможность новых конфликтов — между учителем и мной…
Пришли с пляжа утомленные. На моих тапках возле входной двери спит Рябчик. При нашем появлении он поднимает голову, но не лает, а роняет голову обратно на лапы. Я пытаюсь тихонько вытащить из-под него тапки. Он вежливо рычит, не открывая глаз. Я снова пытаюсь. Он снова рычит. Гляжу беспомощно на Галку и ребят.
— А, ладно!.. — говорю шепотом и, сняв сандалии, захожу в комнату босиком.
Этот случай почему-то произвел на ребят большое впечатление. Они его вспоминали и обсуждали…
Ребята по многу раз в день пробуют давить на нас. «Хочу, дай, сделай!» — звучат их команды. И мне приходит в голову, что помимо всего прочего детство — ежедневная экспансия, ежедневный захват территорий, ежедневное завоевание…