Генерал и его семья

— Ах, по делу?! Так тоже опоздали! Нет уже никаких дел! Все! Доделались уже! Забрали Сережу! Вот из-за таких блядей…

Анечка положила трубку.

Лева уговаривал ее не паниковать, но и сам был до того напуган и растерян, что предложил Анечке с Сашкой бежать из Москвы под защиту всемогущего в его представлении генерала. Анечка на эту глупость ничего не ответила и бросилась уничтожать улики — она резала на мелкие клочки нелегальные штаны и не разрешала мужу выбрасывать их в мусоропровод, это же явная зацепка, отнести надо куда-нибудь подальше. Брезент резался медленно и трудно, ножницы были одни, в общем, кошмар какой-то. Под утро Левушка отволок мешок за два квартала и выбросил в мусорный бак в каком-то темном дворе.

Это было две недели назад. Беспечный Левка забыл уже об этой безумной ночи, снова разгружал по ночам вагоны, смеялся над Аниными страхами, много, но не очень увлекательно рассказывал о своей учебе, о перспективах, которые открывают перед человечеством электроника и кибернетика, спорил с женой о теории конвергенции социализма и капитализма, в которой находил рациональное зерно.

Анечка тоже понемногу успокаивалась. Похоже было, что пронесло. Вот она смеялась над Старфакером, считала его ничтожеством, а вон он какой оказался — не сдал их, можно сказать, спас…

Сашка совсем разнылся, пришлось все-таки взять его на руки, повесив сумку на сгиб левой руки. Вообще-то сынок у нее капризным не был, просто ему очень жарко, с утра шел снег, и Аня надела на него цигейковую шубку и шапку тоже меховую, а в трамвае было душно, как в бане. А сама она замерзла, особенно ноги, сапоги отданы в починку, а старые туфли сразу же промокли насквозь. Но вот уже и подъезд, взобраться на четвертый этаж, и все, мы дома. Странно, что у нас свет горит. Левка же говорил, что уйдет.

Когда Анечке оставалось преодолеть всего один последний пролет, дверь их квартиры открылась, и из нее появился милиционер. Анечка застыла. «Господи! — взмолилась она. — Господи! Спаси!»

Милиционер замешкался в дверях, отдал кому-то честь и сказал:

— Вы уж простите, товарищ генерал!

Анечка, услышав, что их делом занимается и сидит в засаде целый генерал, пришла в такой ужас, что, если бы ей не отказали ноги, она бы предприняла бессмысленную попытку к бегству, но тут знакомый до слез и припухших желез, но совершенно невероятный голос ответил:

— Да все понятно, капитан. Ты не волнуйся, больше не повторится, никакого шума после одиннадцати!

— Сами понимаете, служба! Был сигнал, обязан отреагировать. Такая склочная бабка, на всех пишет, уже и на меня жалобу накатала… Ну до свиданья!

— Будь здоров!

Участковый еще раз козырнул, и дверь закрылась. Проходя мимо застывшей Анечки, милиционер спросил: «У вас все в порядке?»

— Да, спасибо, — ответила генеральская дочь и, спустив Сашку с рук, сказала: — Все, дальше ножками. Мама устала.

Она еще постояла, переводя дух и глядя, как Сашка, почему-то переставший капризничать, смешно карабкался по ступенькам.

Когда она открыла дверь, в прихожей стояли улыбающийся и, кажется, пьяненький Лева и напряженный, стоящий по стойке смирно отец.

— А у нас гость! — весело крикнул Левушка.

— Здравствуй, папа.

— Здравствуй… Я вот в командировке…

Анечка присела на корточки и, не глядя на Василия Ивановича, стала раздевать Сашку, не отрывающего глаз от незнакомого военного. Повисло молчание, потом Анечка спросила:

— А где ты остановился?

— Я в гостинице…

Левушка замахал руками и закричал:

— Да ты что?! Как ты можешь?! Василий Иванович, какая гостиница?! Вы у нас, у нас… — и, не выдержав, выпалил: — Василий Иванович сказал, что все подпишет!

— Правда? — тихо спросила Анечка, поднимая голову и глядя в глаза отца.

— Неправда! Неправда!! — заорет, вероятно, читатель. — Вы с ума сошли, Тимур Юрьевич?! Да как такое может быть?! Русский советский генерал благословляет родную дочь на эмиграцию в Израиль?! Ну вранье же, бессмысленное вранье какое-то!!

— Плевать… Моя книга, что хочу, то и ворочу… Не любо — не слушай, а врать не мешай!

Да и какое дело мне, странствующему офицеру давно разбитой и безоговорочно капитулировавшей армии, до вашего правдоподобия и неправдоподобия!

Глава тридцать третья

Пушкин, наверно, не хуже нас знал, как кончалась любовь барчука к крепостной девке (Ольга Калашникова), знал, что Дуня, несомненно, должна была мести мостовую «с голью кабацкой» (полицейское наказанье проституток) и что героине «Метели», обвенчанной неведомо с кем, предстояло влачить одинокие дни.

А. Ахматова

Да и почему, собственно, вранье? Не вижу ничего такого уж невероятного. Всякое в жизни случается. А в худлите тем паче.

Взять хотя бы упомянутого выше атамана Кудеяра: