Гений

Взрыв подбрасывает нас, швыряет вперед. Я больно ударяюсь о землю, кувыркаюсь несколько футов в холодной воде и слякоти. В голове звенит, я сильно прижимаю ладони к ушам, пытаясь унять звон. Безрезультатно. Боль раскалывает голову на части, прогоняет все мысли, и ослепительный приступ вынуждает меня закрыть глаза. Один, два, три…

Медленно тащатся секунды. В голове работают тысячи кувалд. Я дышу с трудом.

Наконец, к счастью, боль начинает уходить. Я открываю глаза в темноте — пол подо мной больше не ходит ходуном, и хотя я и слышу голоса за спиной, они звучат приглушенно, словно из-за толстой двери. Я осторожно сажусь. Джун сидит, прислонившись к стене туннеля, потирает руку. Мы оба смотрим в ту сторону, откуда прибежали.

Несколько секунд назад там был туннель, теперь его завалила груда обломков, полностью перекрыв ход.

Мы добились своего. Но чувствую я только пустоту.

Джун

Когда мне было пять лет, Метиас повел меня на кладбище навестить могилы родителей. Он тогда в первый раз поехал на кладбище после похорон. Думаю, ему была невыносима мысль о случившемся. Большинство граждан Лос-Анджелеса — и даже немало представителей высшего класса — получают ячейку размером в квадратный фут в местной кладбищенской высотке и одну прямоугольную урну из непрозрачного стекла для праха близкого человека. Но Метиас заплатил администрации кладбища, и для мамы и папы ему дали ячейку в четыре квадратных фута, а еще намогильные кристаллы с их именами. Мы постояли перед кристаллами в наших белых одеждах и с белыми цветами. Я все время смотрела на Метиаса. До сих пор помню его плотно сжатые челюсти, аккуратно расчесанные волосы, влажные глянцевитые щеки. Но больше всего запомнились мне его глаза, веки, набрякшие от скорби, слишком тяжелые для семнадцатилетнего парня.

Так же выглядел Дэй, когда узнал о смерти своего брата Джона. И теперь, когда мы пробираемся по туннелю из Пьерры, у него такие же глаза.

Пятьдесят две минуты (или пятьдесят одну? Не уверена. Голова кружится и гудит) мы трусим по темному влажному туннелю. Некоторое время до нас доносились сердитые крики из-за стены бетонных обломков, которая теперь разделяет нас и Патриотов вместе с республиканскими солдатами. Но вскоре голоса стихают, а мы все дальше углубляемся в туннель. Патриотам, вероятно, нужно бежать от наступающих солдат. А может, солдаты пытаются расчистить проход. Мы понятия не имеем — мы не останавливаемся.

Теперь тишину нарушает лишь наше рваное дыхание да наши шаги по мелким, тронутым ледком лужам, а еще кап-кап-кап-капанье с потолка воды, попадающей за шиворот. Дэй на бегу крепко держит меня за руку. Пальцы у него холодные и скользкие от влаги, но я все же цепляюсь за них. Здесь так темно, что я почти не вижу очертаний Дэя совсем рядом.

Уцелел ли Анден, спрашиваю я себя. Или Патриотам удалось его убить? От этой мысли кровь ускоряется в жилах до шума в ушах. В последний раз, когда я выступала в роли двойного агента, кое-кто погиб. Анден доверился мне и потому мог погибнуть сегодня… и, возможно, погиб. Вот цена, которую, кажется, платят люди, попадающиеся на моем пути.

Эта мысль рождает другую. Почему Тесс не пожелала идти с нами? Я хочу спросить у Дэя, но он, как ни странно, ни словом не обмолвился о ней с того момента, когда мы вошли в туннель. Я знаю, они повздорили. Надеюсь, с ней все в порядке. Неужели она предпочла остаться с Патриотами?

Наконец Дэй останавливается перед стеной. Я чуть не падаю на него, и меня захлестывает внезапная волна облегчения и паники. У меня обычно хватает сил пробежать и больше, но сейчас я едва не валюсь от усталости. Неужели это тупик? Может быть, часть туннеля обвалилась и теперь мы заблокированы с обеих сторон?

Но Дэй в темноте прикасается к стене рукой.

— Можем здесь отдохнуть, — шепчет он.

Первые слова, обращенные ко мне, после того как мы спустились в туннель.

— Я был в одном таком убежище в Ламаре.

Рейзор как-то раз упоминал о подобных убежищах Патриотов. Дэй проводит рукой по краю двери в том месте, где она стыкуется со стеной. Наконец находит то, что ищет: небольшой рычажок, торчащий из узкой двенадцатидюймовой щели. Он переводит его из одного конца щели в другой. Дверь со щелчком открывается.

Поначалу мы ступаем в черную дыру. Хотя я ничего не вижу, но внимательно слушаю эхо наших шагов и делаю вывод, что потолок здесь низкий, может, лишь на несколько футов выше, чем в туннеле (десять, от силы одиннадцать футов), а приложив руку к стене, чувствую, что стена прямая, не наклонная. Мы в прямоугольном помещении.

— Вот оно, — бормочет Дэй.

Я слышу, как он нажимает и отпускает что-то, — искусственный свет затопляет комнату.

— Будем надеяться, здесь никого нет.

Комната маленькая, но в ней вполне могут разместиться человек двадцать-тридцать, даже сто, если набиться поплотнее. В задней стене две двери, ведущие в темные коридоры. На всех стенах мониторы, толстые и громоздкие, дизайн топорный по сравнению с теми, которые видишь в помещениях Республики. Интересно, Патриоты их сами здесь установили или они остались со времен постройки туннелей.