Гении тоже люди… Леонардо да Винчи

– «Madonna Лиза»… – опять повторила она медленно, вслед за Леонардо, продолжая думать о чем-то своем. –Если произнести это быстро, то получится «Мона Лиза». Мне нравится звучание этой мелодии из ваших уст! – и она показала ему непонятную улыбку. – Можно мне взглянуть на портрет, маэстро Леонардо? Почему вы никогда мне его не показываете, пряча картину от моих глаз?

– Это еще не портрет, донна Лиза…

– Но вы однажды назвали меня Моной Лизой! Так продолжайте же величать меня именно так, когда мы одни! И пусть это будет нашей маленькой тайной! Теперь же дайте мне взглянуть на то, что отняло у вас более двух лет… Я так хочу… -произнесла она с капризностью ребенка. И, не дожидаясь его ответа, она медленно поднялась со своего кресла и подошла к мольберту, внимательно всматриваясь в черты лица той, что должна была стать ее рукотворным образом в исполнении знаменитого маэстро да Винчи.

– Это я? – с любопытством спросила она, – Значит вот так я выгляжу со стороны?

– Это вы… Вам не нравится? – пробормотал он, смешавшись.

– Неужели я и вправду могу быть такой… –она замялась, словно подбирала нужное слово, – такой невинной? Мне кажется, я смотрю на женщину, какой хотела бы быть. – проговорила она мягко. – А где мои морщины, маэстро?

– У вас их еще нет, к счастью.

– Если они появятся, то обещайте не скрывать ни единой. Я их не страшусь. Я к ним готова… – она улыбнулась, и Леонардо поразила ее улыбка – в меру меланхолическая, однако сдержанная и немного загадочная. – Кстати, не кажется ли вам, что вы подражаете собственному лицу, маэстро да Винчи? Хотя это меня не обижает – у вас благородное и красивое лицо!

– Подражаю своему лицу? – Леонардо задумчиво взглянул на портрет, -Вы наблюдательны, Мона Лиза… Я бы ответил вам, что все художники имеют наклонность в изображаемых ими телах и лицах подражать собственному телу и лицу.

– Отчего же так происходит?

– Мне часто задают этот вопрос. И я всегда отвечаю на него одними и теми же словами, говоря, что человеческая душа, будучи создательницей своего тела, каждый раз, как ей предстоит изобрести новое тело, стремится и в нем повторить то, что уже некогда было создано ею. И так сильна эта наклонность, что порой в портретах, сквозь внешнее сходство с изображаемым, мелькает если не лицо, то по крайней мере душа самого художника…

– Впрочем, на портрете этом, как мне кажется, я улыбаюсь. – перебила она.

– Вам следует улыбаться, улыбка так идет вашему лицу.

– Я благодарна вам, маэстро, за вашу поддержку, за соучастие… и за портрет… Только вам под силу бросить вызов самой природе, чтобы сохранить мой печальный образ, который время или смерть вскоре разрушат… Как вам это удается?

– Лиза… Мона Лиза… – молвил Леонардо, оторвав взгляд от картины, – перво-наперво мне нужно было воссоздать ваш образ в самом себе, отыскать его в глубинах своей души. И живость вашего лица передать, быть может, в еле заметной улыбке одними вашими губами…

Утром другого дня она была весела, шутила, и ей не хотелось сидеть смиренно, сложив руки перед собой. Леонардо же выглядел уставшим. Картина забирала все его силы, казалось, она высасывала его душу по крохам. По вечерам, когда он оставался один на один с картиной, он замечал, что картина как бы живет собственной жизнью. Она то улыбается, то смотрит надменно, то темнеет лицом, говоря: «Не пытайтесь разгадать мой секрет!». Тогда он останавливался перед ней и начинал всматриваться в черты лица Лизы – и картина словно оживала, фон ее становился светлым, появлялись сочные краски… И Лиза начинала улыбаться…

– Вы выглядите угрюмым, маэстро Леонардо? Не случилось ли чего? – участливо спросила она его сегодня.

– Нет, Мона Лиза, – ответил тот. Наверное, это усталость, которая накопилась во мне с годами.

– Вы очень много работаете! Вы, наверное, успели написать сотни картин! – она посмотрела на него с восхищением и еле заметной жалостью.

– Я писал, но далеко не сотни… Не жалейте же смиренного художника! Он не жалок, ибо может быть властелином всего, что существует во Вселенной. Сначала оно возникает в его разуме, а затем – в его руках.

– А вы сегодня философ, маэстро! Что касается возраста, мне кажется, вы из той породы людей, что всегда остаются умными и привлекательными! – ей отчего-то хотелось шутить. И Леонардо заметил какой-то необъяснимый задор в глазах этой тридцатилетней дамы.

– Я бы поела чего-нибудь, – неожиданно произнесла она, хрустнув своими тонкими, сложенными пальцами. Леонардо был удивлен, ведь Лиза, сама скромность, никогда не выражала подобного желания за более чем двухлетний период их общения.

– Не будет ли неуместным, если я предложу вам сладости? – спросил он осторожно.

– Не вижу в этом ничего предосудительного, – ответила она. –Я люблю сладости. Это недостаток, от которого я не могу избавиться.

– Ваш недостаток прекрасен, Мона Лиза!

– Ваши слова мне льстят…

А потом, наевшись фруктов и отведав торта из марципана, бисквита и подслащенной рикотты с орехами, она вдруг как-то побледнела лицом, покрывшись капельками холодного пота. Не было сомнений, что ее что-то тревожило.