Гении тоже люди… Леонардо да Винчи

– А сам-то ты человек? Или просто тень? Тень Леонардо! – выкрикнул Салаи и вовремя выскочил из мастерской, поскольку Зороастро уже в ярости засучивал рукава, чтобы наказать как следует давно этого давно уже возмужавшего негодника…

Погода к тому осеннему вечеру сильно изменилась, из ущелья дул холодный пронзительный ветер, принесший с собой дождь. Закат своим матовым светом освещал дома, из которых, словно горящие угля в печи, сверкали оконные стекла. Ко двору подошли две фигуры, чьи головы были спрятаны плащом от дождя.

– Проходи, Рафаэль из Урбино, будь как дома. – сказал один человек другому, – Осенью рано темнеет. Сейчас зажгу я восковые свечи в канделябрах и кое-что покажу тебе.

– Не вашу ли таинственную картину вы, наконец-то, собираетесь мне показать, маэстро Леонардо? – спросил юноша.

– Смотри, – ответил Леонардо и снял занавес, закрывавший мольберт от посторонних глаз.

Рафаэль подался к картине, словно был близорук. Он молча смотрел на портрет Моны Лизы. Ему казалось, что он грезит, такая живопись сильно отличалась от работ его учителя – Перуджино – и была совершенно новой, поразительной и неповторимой для человека. Созерцание длилось долго, пока, наконец, Леонардо не спросил:

– Почему ты молчишь, Рафаэль? О чем ты думаешь? – Леонардо был напряжен, чувствовалось, что ему не терпится услышать первых слов от молодого дарования.

– Маэстро, я не умею словами выразить своего восхищения! – его голос дрожал. –Мне хочется плакать от счастья. Эта картина прекрасна! Вы пишете тело, а видно душу. А вот ваш старый друг и мой учитель Перуджино пишет душу, а вылезает тело…

Леонардо улыбнулся. А Рафаэль продолжал:

– Он дошел до такой поспешности в исполнении заказов, что однажды ответил с подмостков жене своей, которая звала его обедать: «подавай суп, а я пока напишу еще одного святого»…

– Перуджино всегда был талантлив, Рафаэль. – сказал Леонардо, – но у него, я полагаю, единственный недостаток – алчность к деньгам. А она унижает и хороших мастеров, нисводит их до ремесленников. Но не нам его судить, мой юный друг! Значит, ты говоришь, что тебе нравится моя картина?

– Да, маэстро Леонардо! Сейчас я понимаю, что такое настоящая живопись. А почему вы спрашиваете? Вы что, в чем-то сомневаетесь?

– Малого достигает художник, не сомневающийся. Благо тебе, если твое произведение выше, плохо, если оно наравне, но величайшее бедствие, если оно ниже, чем ты его ценишь. Именно поэтому я терпеливо выслушиваю мнения всех о своих картинах, взвешиваю и рассуждаю, прав ли тот, кто укоряет тебя и находит ошибки; если да – исправляю, если нет – делаю вид, что не слышал, и только людям, достойным внимания, я доказываю, что они ошибаются. И запомни, суждение врага нередко правдивее и полезнее, чем суждение друга. Ненависть в людях почти всегда глубже любви. Взор ненавидящего проницательнее взора любящего. Истинный друг все равно, что ты сам. Враг не похож на тебя, – вот в чем сила его. Ненависть освещает многое, скрытое от любви. Помни это и не презирай хулы врагов.

– Ваши картины замечательны, маэстро Леонардо! Уверен, они нравятся всем. Эти ваши необыкновенные, такие яркие краски… – очарованно говорил юный живописец, но старый его перебил:

– Да, Рафаэль, яркие краски могут пленять толпу. Но истинный художник не толпе угождает, а избранным. Гордость и цель его не в блистающих красках, а в том, чтобы совершилось в картине подобное чуду: чтобы тень и свет сделали в ней плоское выпуклым. Кто, презирая тень, жертвует ею для красок, – похож на болтуна, который жертвует смыслом для пустых и громких слов.

– Благодарю вас, маэстро Леонардо, за науку! Я навсегда запомню ваши уроки. Вы разрешите мне сделать с картины эскиз?

– Конечно, Рафаэль, с превеликой радостью, хоть она еще и не готова…

Работа над картиной продолжалась еще несколько месяцев. Донна Лиза приходила в мастерскую каждое утро, в одно и то же время. Ее беременность была уже всем заметна, хотя она и усиленно пыталась прикрывать увеличившиеся грудь и живот, инстинктивно, по-матерински оберегая его живое содержимое, временами толкавшее ее изнутри маленькими ножками так, что Лиза издавала какие-то малоразличимые звуки и, вследствие этого, незначительно меняла позу в своем кресле. Ее душевное состояние стало переменчивым, стремительно варьируя от радости к печали, от сонливости и заторможенности к раздражительности…

– Маэстро Леонардо, – сказала она как-то, будучи в веселом расположении духа, – как вы думаете, кто у меня родится – мальчик или девочка? О чем вам шепчет интуиция? – и, увидев, что Леонардо медлит с ответом, ответила сама, – Мужья одержимы целью иметь сына, а в результате получают дочь. Я же буду только счастлива, если у меня будет девочка.