Герман Лопатин

К нему мог прийти Бакунин. Один. Мог прийти и Герман. Но – тоже один. В их совместном приходе таилась опасность.

Герман знал о Нечаеве все. В последнем разговоре между ними он предупредил, что примет крайние меры, если Нечаев вновь появится в студенческих кружках Москвы или Петербурга.

Бакунин знал о Нечаеве только то, что тот говорил ему сам.

Выражение тревоги и удивления появилось в лице Нечаева на миг и тотчас пропало. Он всегда отлично владел собой. Нервы у него были железные.

Он жестом пригласил Бакунина и Лопатина занять кушетку (единственная, кроме стола и стула, мебель в его комнате), отошел к окну, скрестил руки на груди и невозмутимо уставился на вошедших.

У него было худое лицо, светлые волосы и тонкие губы. Герману он всегда напоминал остроклювую птицу.

Молчание длилось с минуту.

Первым не выдержал Бакунин:

– Мы пришли к вам, Сергей, чтобы вы подтвердили правду своих слов.

– Я готов всегда, – усмехнулся Нечаев. – Только я не хочу это делать в присутствии господина Лопатина.

– Почему?

– Мы не любим друг друга.

– Это не имеет сейчас никакого значения, – подал голос Герман. – Рассказать о своем побеге ты сможешь и не выражая своих чувств ко мне.

– Ах, вот в чем дело! – Нечаев сунул руки в карманы брюк. – Господин Лопатин не верит? Это его личное дело! У него на это имеются свои причины. Он меня, видите ли, подозревает! Но от вас, Михаил Александрович, я этого не ожидал. Вы меня знаете не первый день.

– Вот поэтому-то я и хочу, чтобы вы подтвердили…

– Вам нужны подробности? – перебил Нечаев. – Хорошо. Я изложу их на бумаге! Сочиню реляцию! Если вы не верите на слово, я напишу сто страниц!

Герман прекрасно видел, что Нечаев хочет улизнуть от прямого ответа. Он остановил его:

– Проще рассказать на словах.

– В самом деле, – поддержал Бакунин, – мы же не бюрократы.

– Только пусть он учтет, – сказал Герман, – что я просидел в Петропавловке общим счетом десять месяцев. Вы тоже хорошо знакомы с ее порядками. А он видел эту тюрьму только издали.

Настала долгая пауза.

На сжатых скулах Нечаева двигались желваки.

Бакунин шумно дышал.

– Я не понимаю, – наконец угрюмо сказал он, – зачем вам понадобилась эта ложь?.. – Он тяжело встал, опершись руками о колени. – Солгавший единожды… Революционный комитет в России – тоже ваши выдумки?

Нечаев молчал. Он знал, что при Германе лгать Бакунину бесполезно, и понимал, что для него происходило самое страшное: он терял Бакунина, его поддержку.

И Бакунину, видимо, были не легки эти минуты. Рушилась его вера в сильную подпольную организацию, которая должна была поднять восстание в России.

Для Германа эта встреча была тоже по-своему решающей. Он не только разоблачил перед Бакуниным политического авантюриста. Он окончательно понял, что Михаил Бакунин, с его детской доверчивостью к любому встречному человеку, не может быть руководителем революционных эмигрантских сил.

5

– Вы, русские, часто склонны переоценивать заслуги своих соотечественников, – сказал Маркс, узнав о событиях в Женеве. – Мне, например, кажется очень странным, что такой опытный человек, как Михаил Бакунин, мог попасться на крючок политическому проходимцу. Непостижимая близорукость!

– Я думаю, – ответил Герман, – все дело в том, что Бакунину слишком хочется скорее увидеть свою родину свободной, и он хватается без разбора за всякого, в ком увидит силу, смелость и желание действовать незамедлительно.

– Революции не делаются по прихоти одиночек, – сердито заметил Маркс. – К сожалению, Бакунин не желает этого понять. Ему бы только устраивать заговоры, сбивать комплоты, заводить тайные общества. Его Альянс социалистической демократии открыто проповедует анархизм. Это же несовместимо с организованной борьбой пролетариата!

– Почему же Альянс входит в состав Интернационала?

– Резонный вопрос. Вы правы. Пора ставить его на очередном конгрессе. – Маркс зашагал по своей дорожке. – Вам же, Герман, по-моему, надо быть ближе к нашему товариществу.

– Я ведь принят в Интернационал…

– Знаю. Но я вот о чем думаю. Почему бы вам не представлять русскую секцию Интернационала здесь, в Лондоне, в Генеральном совете?

– Но почему я? – испугался Герман. – Есть ведь люди постарше, поопытнее. Меня же всего как месяц приняли в Международное товарищество.

– Вы единственный русский в Лондоне, кто близок нам по своим взглядам. С вашей секцией в Женеве я спишусь.

– Вы, наверное, шутите.

– Нисколько. А то что же получается? Приехал в Лондон дельный, энергичный, в основном с верными взглядами русский, а интересы русской секции продолжает представлять в Генсовете немец?

– Кто же это?

– Да, я, я, – засмеялся Маркс. – Везде я. Словно Фигаро. Ваши же сами меня просили. Вот постойте, я покажу вам письмо.

Он подошел к столу, достал из ящика письмо.

Герман узнал почерк Антона Трусова, секретаря русской секции Интернационала в Женеве.