Герман Лопатин

«Дорогой и достопочтенный гражданин! – пробегал строчки Герман. – От имени группы русских мы обращаемся к Вам с просьбой оказать нам честь быть нашим представителем в Генеральном совете Международного товарищества в Лондоне… Воспитанные в духе идей нашего учителя Чернышевского, осужденного за свои сочинения на каторгу в Сибирь в 1864 г., мы с радостью приветствовали Ваше изложение социалистических принципов и Вашу критику системы промышленного феодализма… чтобы не вводить Вас в заблуждение и избавить Вас от сюрпризов в будущем, мы считаем также своим долгом предупредить Вас, что не имеем абсолютно ничего общего с г. Бакуниным и его немногочисленными сторонниками… Примите, гражданин, от имени всех наших братьев выражение нашего глубокого уважения».

– Мне, разумеется, было приятно, – заметил Маркс, когда Герман кончил читать, – и я очень рад, что идеи Интернационала становятся близки русским, однако, согласитесь, пришла пора, чтобы ваш соотечественник отстаивал в Совете интересы вашей секции.

– Справлюсь ли я?

– Справитесь.

Маркс сложил письмо и спрятал его обратно в стол.

– Но ведь меня могут и не выбрать, – защищался Герман.

– Могут, – кивнул Маркс, – на Генеральном совете каждого кандидата разбирают весьма придирчиво и принципиально.

– Вот видите.

– Я полагаю, вы от этого не проиграете, – улыбнулся Маркс. – Я буду вас рекомендовать. Посмотрим.

6

Герман очень волновался, когда днем двадцатого сентября вместе с Марксом приближался к старому дому на хмурой лондонской улице Гай Голборн.

У подъезда, который тремя мавританскими арками выходил на тротуар, их встретил статный человек, с рыжеватой бородой.

Он крепко сжал ладонь Германа и, не выпуская ее из своей руки, сказал по-русски:

– Карл писал мне о вас. Я давно хотел познакомиться. Энгельс.

По скупым словам Маркса, по восторженным рассказам Тусси, для которой Энгельс был самым любимым и авторитетным человеком после отца и матери, Герман уже составил себе представление о нем и сейчас видел, что не ошибся.

Энгельс не был похож на своего друга. Высокий, едва ли не на голову выше Маркса, стройный, с громким голосом, он напоминал военного или спортсмена. Может быть, другому пришло бы в голову иное сравнение, но Герман уже знал, что Фридрих Энгельс специально изучает военные вопросы, любит спорт и охоту. Легко было представить его себе в высоких сапогах, в охотничьей или военной куртке, размашисто шагающим по полю или болоту. Честное слово, такая одежда и просторная обстановка вольной природы более соответствовали бы его облику, чем изящный гражданский костюм и скучная улица английской столицы.

Когда он широко открывал свои веселые глаза, казалось, что в них светится небо.

Вообще Герман заметил: в ту, первую встречу Энгельс был как-то особенно возбужден и сияющ.

Причина этого выяснилась через минуту, тут же, на пороге обшарпанного лондонского дома, в котором Международное товарищество рабочих снимало помещение.

– Итак, – перешел Энгельс на английский, – у нас с вами знакомство не простое. Отныне мы крестные братья.

– Да, – кивнул Герман, – но почему же крестные?

– Нас же вместе избирают в Генеральный совет!

– А вы разве не член Совета?

– Пока нет.

– А я полагал…

Вид у Германа настолько обескураженный, что Энгельс со смехом обнял его за плечи.

– Вы полагали совершенно правильно, – улыбнулся Маркс, – Фридрих не меньше меня работает для Интернационала, но до сегодняшнего дня он вынужден был жить в Манчестере.

– А Генсовет заседает в Лондоне, – подхватил Энгельс, – и наш свирепый Мавр строго взыскивает за пропуск каждого заседания. У него даже есть специальная тетрадь посещений, и в ней против каждой фамилии плюс или минус. Горе вам, если вы станете получать минусы!

– Дисциплина – пульс организации.

– Кто же спорит, Мавр? Все правильно. Я счастлив, что могу наконец вздохнуть свободно, не являться каждое утро в постылую контору и все свое время отдавать нашему делу.

По правде говоря, после этой новости Германа на какое-то время охватило смятение: никак уж не предполагал, что его будут избирать в Генеральный совет вместе с Энгельсом, имя которого было так же связано с революционным движением в Европе, как и имя Маркса.

Энгельс, видимо, уловил его состояние. Не выпуская из дружеского объятия, пошутил: