Герман Лопатин

Герман смотрел в его лицо, и ему было очень приятно, что Маркс разговаривает с ним так доверчиво и просто. Не надо было думать о том, что сказать, и бояться, что скажешь что-нибудь не так. Он представил себе, как будет рассказывать в Женеве о встрече с Марксом, и ему стало весело.

Женевские товарищи из русской секции Интернационала строго предупреждали, что у Маркса каждая минута на учете и он не ведет посторонних разговоров, то есть тех, которые не касаются прямо проблем политической экономии и классовой борьбы. Советовали – упаси боже! – не отвлекать Маркса чем-нибудь несерьезным. Чтобы не ронять достоинства русских революционных эмигрантов!

Герману теперь казалось просто нелепым, что можно избежать этих «несерьезных» разговоров с человеком, который, как все нормальные люди, был не прочь пошутить и посмеяться.

Тяжелая ладонь – как когда-то ладонь отца – лежала на плече Германа, и ему хотелось, чтобы Маркс долго не убирал ее.

И Маркс не убирал. Сидел, чуть ссутулившись, и думал о чем-то своем, слегка улыбаясь уголками усталых глаз.

Он был в этот момент удивительно близок Герману – такой большой, сильный.

Герману было тревожно и радостно от этого внезапного чувства. Однако ни на секунду в душе не царапнулось: «Сентиментальность, дружок, к лицу ли?» По неписаным заветам студенческих кружков зазорно питать к товарищу по борьбе что-либо, кроме солидарности и аскетической дружбы. Но сейчас Герман знал: чувство, которое разбудил в нем Маркс, нисколько не повредит преданности делу.

9

Герман не любил говорить о себе, но Маркс поощрял его то быстрым вопросом, то жестом, и неловкость Германа отступала.

Он рассказал о судьбе своего петербургского общества, которое назвали «рублевым» (членский взнос составлял рубль).

…Собирались на квартире его друга Феликса Волховского, шумели, спорили, обсуждали программу действий, готовили одежду и литературу. Но конспирировали еще плохо, и однажды нагрянула полиция, сделала обыск, арестовала обоих вожаков – Феликса и его.

Потянулись тоскливые месяцы в одном из каменных гробов Петропавловки.

Каждый день по нескольку раз слушал он тяжкий бой часов на башне собора, каждый день ждал решительного разговора со следователем и – или освобождения, или окончательного осуждения на какой-то определенный срок.

По каракозовскому делу он сидел всего два месяца и не успел как следует познакомиться с жандармской манерой вести следствие. Теперь же в полной мере узнавал ее: истомить, измотать осужденного, сломить его волю неизвестностью и ожиданием.

Но если он первый раз по-настоящему знакомился с тюремщиками, то и они впервые узнавали характер заключенного Лопатина.

Он не проговорился ни единым словом. Он и Феликс так ловко выдали «рублевое» общество за невинную организацию просветителей, что жандармам не оставалось ничего другого, как прекратить дело после восьми месяцев судебной волынки. Феликса освободили вчистую. Герман поплатился административной ссылкой – его резкая речь на допросах оскорбила жандармов.

Сослали в Ставрополь.

Там он поступил на службу в канцелярию губернатора и вскоре принял предложение стать чиновником особых поручений: в новой должности кое-что можно было сделать. Он помог устроиться на новом месте эстонцам-переселенцам. Добился справедливого раздела земли в крестьянских общинах, где после отмены крепостного права лучшие поля забирали себе кулаки.

Но все это были полумеры. Чиновник Лопатин не мог ликвидировать бедность и богатство, хищничество и воровство.

Начальство полагало, что ссыльный «исправляется», и не догадывалось, что «преступной» работы он не бросил. Просто стал опытнее в конспиративных делах.

Он собрал вокруг себя ставропольскую молодежь, читал с ней запрещенные книги, спорил о политике, религии, переписывался с Петербургом. Тогда же стал внимательнее читать книги, в которых излагалось учение Маркса.

С «Капиталом» он познакомился еще в Петербурге, но только в ссылке понял, как нужна эта книга русским. Ее надо было срочно перевести на родной язык.

– Почему же срочно? – прищурился Маркс.

– Потому что в ней – теория развития капитализма.

– Не теория, – нахмурился Маркс, – всего лишь очерк его возникновения в Западной Европе.

– Вы думаете, что Россия будет развиваться иным путем? – спросил Герман.

Проблема эта бурно обсуждалась в революционных кружках.

Ждал, что скажет Маркс. Знает ли он русскую жизнь так же, как жизнь европейских стран?

Маркс ответил:

– Я постоянно просматриваю официальные документы русского правительства и прихожу к выводу: если ваша страна и впредь пойдет по тому пути, по которому шла после отмены крепостного права, вы упустите наилучший случай не повторить роковых перипетий стран Западной Европы.

– То есть? – не понял сразу Герман.

– То есть ваша страна за последние годы уже многое сделала для того, чтобы стать в ряд капиталистических наций. Русские крестьяне разоряются, превращаются в пролетариев, капиталистические формы производства растут, строятся железные дороги в промышленные и сырьевые районы. Признаков очень много.

– А как же крестьянская община?