Герметикон

А два вооруженных телохранителя замерли у двери, положив руки на рукоятки пистолетов.

— Наконец-то мы встретились, — объяснил Помпилио, и улыбка с его лица исчезла. — Один год.

— Чуть больше.

— Неважно. Значение имеет только то, что мы смотрим друг на друга.

И притихшая Тайра поймала себя на мысли, что еще ни разу не видела адигена настолько жестким и холодным. Даже выговаривая о ее нечистоплотной связи с пиратами, Помпилио держался совсем иначе, ненамного, но мягче, сейчас же он походил на ледяного голема, от которого веяло смертельным холодом.

— Сегодня ты умрешь, — сообщил Мааздук, хотя совершенно не собирался произносить столь пошлую фразу.

Первый раунд разговора остался за Помпилио.

— Сегодня ляжет много народа, — пообещал адиген таким тоном, что Огнедел машинально бросил взгляд на его руки.

И почувствовал облегчение, убедившись, что они скованы. Перехватил насмешливый взгляд Помпилио, смутился окончательно, впервые в жизни обрадовавшись тому, что на его обезображенном лице не отражаются эмоции, разозлился… но усилием воли подавил гнев, понимая, что так Помпилио возьмет его голыми руками и наверняка испортит задуманный праздник.

Ричард выдержал паузу и обратился к ведьме:

— Тайра, рад тебя видеть.

— Действительно рад?

Но отвечать на вопросы Мааздук не собирался.

— Хочу сказать, что я глубоко признателен за оказанную поддержку и сожалею, что ты снюхалась с Помпилио. Теперь тебе придется умереть тоже.

— Рано или поздно это должно было случиться, — почти равнодушно произнесла ведьма.

— Верно, однако все хотят, чтобы позже… — Он замолчал, пытаясь понять причину весьма неожиданного спокойствия женщины, и с притворной грустью закончил: — Мне действительно жаль, Тайра.

Но получилось настолько проникновенно, что ведьма вздрогнула. Однако уже в следующий миг Огнедел вернулся к прежней манере поведения.

— Помпилио, я долго думал, какое наказание достойно твоей наглости, и решил, что вновь должен отнять у тебя того, кто тебе дорог. Просто чтобы показать, что нельзя было связываться со мной… — и вдруг хихикнул. — Тебе дорог хоть кто-то? Не уверен, если честно, однако ты проявил сострадание к этой маленькой кардонийской девочке, и я решил, что тебе не будет безразлична ее судьба. Я прав? — Дожидаться ответа он не стал. — Представляешь, Кира могла вести разгульную светскую жизнь, состояние ей папа оставил колоссальное, но она захотела тепла, захотела нормальной жизни, потянулась к тебе… и теперь умрет. Умрет только потому, что ты ее не оттолкнул… Ведьма рассказала о моих планах?

Отрицать очевидное не имело смысла, и Помпилио сдержанно кивнул.

— В таком случае спешу тебя обрадовать: скоро твоя жена прибудет сюда, вы увидитесь… Или… — Ог-недел замер, театрально разглядывая адигена и ведьму. — Или ты не хочешь, чтобы жена видела тебя в компании этой женщины? — Еще одна пауза. И пошлая усмешка. — Мне рассказали, ты сдался после пленения Тайры. Ты сдался… А это не в твоих правилах… А до этого вы больше суток провели наедине… — Еще одна "драматическая" пауза. — Неужели ты не побрезговал спать с нечистой?

— Зачем тебе знать? — спокойно спросил адиген.

— Хочу, — пожал плечами террорист, не понимая, что летит в ловушку.

— Просто хочешь? — уточнил Помпилио.

— Просто хочу.

— Вижу, ты не изменился, брат, все такой же любознательный.

И Огнедел покачнулся так, словно пропустил тяжелейший удар в челюсть.

Ретроспектива, в которой Тайра проявляет излишнее любопытство

— В детстве я не верил, что можно сжечь замок, просто взять и сжечь, — негромко произнес Огнедел. — Я видел картинки в книгах, читал военные рассказы, но в моем представлении замки всегда оставались несокрушимыми. Они ведь каменные! И выстроены как крепости, а крепость сгореть не может, иначе какая она крепость? — Террорист помолчал. — Потом я подрос и узнал об алхимии, удивительной науке, благодаря которой можно создавать страшные горючие смеси, узнал о существовании деревянных перекрытий, лестниц и отделки стен, сообразил, что мебель, белье, гардины, картины и прочее убранство горит за милую душу, а значит, картинки не врали… Но все это стало для меня не важным, потому что к тому времени я перестал видеть в замках нечто сверхъестественное и уникальное. Я стал относиться к ним как к строениям. Как к самым обычным строениям, без всякого восхищения — оно осталось в детстве.