Герой

В наркологии, Давид познакомился с девушкой Наташей. Она была старше его на три года. Переламывалась впервые. Сон, первые недели, приходит ненадолго и лишь под утро. Поэтому, Додик с девушкой, часто ночами, до самого рассвета сидели в курилке, не выпуская изо рта сигареты, и болтали. Чаще о наркотиках. О том, «как и кто вмазывался», или о том, «как хорошо было бы оставить эту гадость навсегда».

Наташа была красивой, светло-русой девушкой, полненькие губы, слегка курносый носик, синие глаза. Она училась на дизайнера.

Как она говорила, была рождена видеть красоту там, где её ещё нет, и помогать ей родиться.

Но потом, тусовочки, романтика, сворачивание крупной купюры в трубочку и вдыхание через нос порошка с полированного краешка стола.

Первый укол.

В общем, всё как у всех, разница лишь в шике, отражением которого часто служило достоинство купюры.

Крики родителей — вопли матери и хмурое лицо отца.

Такая девочка могла бы реально завязать, с её небольшим в полгода стажем и мажорным отношением к жизни.

День на двенадцатый пребывания в клинике, её вызвал доктор. Она пробыла в ординаторской около часа. Вышла вся заплаканная.

Давид не придал этому значения. Все они днём, по привычке, больше чем по надобности канючили обезболивающие и снотворные, и часто «искренне плакали» в надежде добыть укол или таблеток.

Наташа легла в постель, укрылась с головой и провела так несколько часов. Одеяло часто вздрагивало от её прерывистого дыхания. Ближе к вечеру, Давид подошёл к ней и легонько прикоснулся:

— Наташ, Наташ, пойдём покурим. Уже ночь за окном.

Девушка медленно стянула с себя одеяло.

Лицо её было заплаканно, как и шесть часов назад.

— Пойдём, — сказала она, и, взяв с тумбочки сигареты, первая направилась в курилку.

В наркологии, если больные вели себя спокойно, медсёстры и санитары, относились к ним мягче чем в отделениях для буйных, не фиксируя к кровати, ради того, чтобы самим вздремнуть часок, другой.

Давид поднёс зажженную спичку к Наташиной сигарете. Девушка глубоко затянулась.

— Что с тобой? Неужели так ломает? — поинтересовался Давид.

Она не ответила. Села в деревянное кресло, какие, когда-то давно стояли в советских кинотеатрах.

— Ты не хочешь разговаривать?

Давид смотрел, как она глядит в пустоту и дымит, не доставая изо рта сигарету. Табак тлел быстро.

— Наташа, — обратился снова Додик.

— Я не знаю о чём говорить, — тихо, монотонно ответила она, не глядя на Давида, и, продолжая разглядывать ничто на кафельных белых плитах курительной комнаты.

— Знаешь, я подумал, что у тебя ломка обострилась. Такое иногда бывает. Особенно если в первый раз.

Наташа молчала.

Но это пройдёт — успокаивал Давид, — ведь сейчас крутит меньше, правда?

Она отрицательно покачала головой.

— Больше, Давидик, больше, — девушка дрожащими пальцами вытерла вновь накатившие слёзы.

— Да не переживай, вот выйдешь и никогда, никогда не будешь колоться, — как мог, успокаивал Давид. — Устроишься на классную работу. Предки тебе помогут. И всё будет о'кей. Будешь всё вспоминать, как страшный сон, а потом забудешь навсегда.

Давид сел с ней рядом, обняв рукой за плечи, заглянул в лицо.

— Нет, Давид, я буду вмазываться дальше, и мне ничего больше не надо.

Додик слегка опешил, пожал в недоумении плечами.

— Я тебя не узнаю, что с тобой?

— Я тоже себя не знала… У меня ВИЧ, Давидик.

Она повернулась к нему, обняла, положила голову на плечо и тихо, тихо заплакала. Так тихо, что нельзя было бы подумать, будто она плачет, если бы не вздрагивание её спины и не горючесть слёз, скатывавшихся по шее Давида.

Молодой человек вздрогнул, и его взгляд так же застыл сквозь кафель стены, как минуту назад, взгляд его подруги. Он почувствовал, как сердце бьётся в груди, эхом разносясь во все части тела. Его руки сжались ещё сильнее, обняв Наташу со всей нежностью, на которую он был способен только в этот единственный раз.

Они сидели, так молча, около часа. Потом, она тихонько высвободилась из его объятий.

— Спасибо тебе, — сказала она.

— За что, Наташа, — прохрипел от волнения Давид.

— За то, что не убежал, как от чумной.

Глаза Давида наполнились слезами.

«Я бы хотел заболеть вместо тебя, или хотя бы вместе с тобой. Что мне моя дурацкая, конченая жизнь» — подумал Давид, но вслух этого не произнёс, понимая ненужность подобного действия.

Наташа выписалась на следующий день.

За ней приехали родители.

Потом, он узнал, что Наташа больше не кололась.

Не специально узнавал, а так, в разговоре с кем-то получилось.

Молниеносное радио наркоманской среды.

Она даже вновь продолжила учиться и устроилась на престижную работу.

Но…

Болезнь сожгла её на редкость быстро, не смотря на все усилия родителей и врачей.

Через полтора года, она умерла от пневмоцистной пневмонии. Наверное, кашляя, захлёбывалась собственными лёгкими.

О смерти её, Давид, вновь узнал случайно. Через месяц после её похорон.

Но вряд ли, если известие пришло раньше, он пошёл бы проводить её в последний путь. К тому времени, они уже стояли по разные стороны болезни. Они стали чужими. Или она стала для него чужой…