Герой туманной долины

Делла обернулась к серванту, примостившемуся в углу кухни, и поджала губы. Шеннон догадывался, что она уже рассмотрела стоящие в рамках черно-белые снимки.

— Она очень яркая, — тихо проговорила девушка и, закончив поливать цветы, сжала в руках пустой стакан, — очень красивая.

Он печально улыбнулся. Делла не сказала «была красивой». Не сказала, потому что берегла того, кто стоял напротив, — если бы сказала «была», в очередной раз напомнила бы, что Шеннон остался один.

— Жуткая оторва, — проговорил он, пытаясь не дрожать от подступивших воспоминаний. — За меня была готова порвать любого.

— Сильная женщина.

— И невыносимо глупая, — сдавленно засмеялся Шеннон, принимая из рук Деллы горячую чашку с чаем. — В хорошем смысле, конечно. Кстати, — он вскинул вверх указательный палец, — неловкая до ужаса, запиналась даже о пустоту.

— Мы бы с ней подружились, — улыбнулась девушка. Она поспешила перевести тему, видя, как серая тень грусти опускается на лицо друга. — Знаешь, я уже отошла от сегодняшнего представления, — сжимая кружку все еще красноватыми от душа пальцами, проговорила она. — Даже, наверное, готова над собой посмеяться.

— Говорят, смех — защитная реакция, — бездумно ляпнул Шеннон, мысленно сжавшись.

— Тогда я в непробиваемой броне, — хохотнула Делла, делая большой глоток. — Чай — сказка!

— Извини за бардак, — выпалил он, присев на край стола, глядя, как девушка по-свойски забралась на столешницу и теперь болтала ногами в воздухе. — У меня не бывает гостей. То есть, конечно, бывает Камерон, но он… — Шеннон поймал себя на мысли, что хочет оправдаться, а получается только хуже, — но он вроде как привык.

— Это я только с виду с иголочки, — расслабленно отмахнулась Делла. — Ты настоящего бардака не видел — у меня дома просто хаос! Этим, конечно, — она сделала притворно виноватое выражение, — гордиться не стоит, но говорю как есть.

Шеннон заулыбался и выдохнул, облегченно опустив плечи.

— Теперь я спокоен, — проговорил он, глядя, как его футболка спадает с левого плеча Деллы и как запросто она возвращает ворот на место.

— Там в папке, — она указала на стол за спиной Шеннона, — рукопись?

Он тяжело сглотнул, улыбка быстро соскользнула с губ.

— Там ерунда, — промямлил он, вновь прячась за кружкой и обжигая язык горячим чаем.

— Я так не считаю, — многозначительно отозвалась девушка, качая головой. — Вдруг захочется узнать мнение со стороны, — намекнула она, опуская глаза.

— Я и сам для себя отличное мнение со стороны, — отозвался Шеннон, только после подумав, насколько грубо это могло прозвучать. — Но, когда буду готов, почитать обязательно дам.

Делла подняла на него глаза, в которых засветился привычный блеск, которые засияли маленькими огоньками надежды и неугасаемого восторга, так часто прячущегося в последнее время.

— Правда?

— Правда. Тебе доверить готов. — Шеннон кивнул. Он говорил правду и эта правда его пугала, пуская по коже мурашки. — Тебе и разве что Камерону. Но, поверь, — он вскинул руки, — там совершенно нечего читать! Разве что три толковые строчки в тридцати страницах пустоты.

— Красиво говоришь, — заметила Делла, двинув бровью. — Значит, пишешь еще лучше.

Он не стал спорить — это было бесполезно. Ему претила и в то же время льстила ее уверенность в его таланте, который она рассмотрела в строчках выложенных и напечатанных статей. Он не хотел эту веру тушить, не хотел заливать этот горящий в ней костер водой — его искры попадали и на самого прозаика, обращались там пламенем свечи, которое с каждым новым упоминанием писательства разгоралось сильнее.

И ему вновь захотелось рассказать ей все — от самого начала пути до момента, когда точка невозврата не просто была достигнута, а осталась позади, у кромки того самого сумрачного леса, той самой туманной долины, в которую он вошел, ничего вокруг не замечая.

— Когда-то я видел в словах спасение, — начал Шеннон, ставя кружку на стол, складывая руки на груди и концентрируя внимание только на мохнатых теплых носках, в которые спрятала ноги Делла Хармон. Он знал: она будет смотреть на него пристально, иногда задумчиво склонять голову к плечу, словно сова, и никогда не перебьет, никогда не остановит.

Он тяжело втянул носом затхлый воздух и обнаружил, что девушка открыла окно — свежесть с улицы наполнила кухню и его собственные мысли.

— Когда-то я видел в словах спасение, но и они в итоге отвернулись — обесцененные и преданные, ушли.

Слова давались с трудом, той глубины, которую Шеннон хотел передать, не несли, но все равно превращались в подступающие слезы и стальным кольцом сжимали горло.