Героическая эпоха Добровольческой армии 1917—1918 гг.

Экспедиция эта, в которой я имел честь принимать участие, продолжалась несколько дней, и мы вернулись в станицу Мечетинскую, где уже подробнее узнали о событиях в Ростове и в Новочеркасске. Ген. Богаевский уехал в Новочеркасск, где уже был избран атаманом ген. Краснов, который предложил ему место председателя совета министров и портфель иностранных дел. Краснов признал немцев «дорогими гостями» и повел определенно германофильскую политику, не порывая, однако, с нашей Армией, что видно из переписки ген. Алексеева с Милюковым (май, июнь «Новое Время» в Белграде за 1921 год). Краснов был вообще очень способным дипломатом и некоторое время сумел лавировать среди всяких подводных камней, угрожавших ему и казачеству.

Не надо забывать, что это происходило в мае 1918 года, когда немцы были победоносны, что мы были отрезаны совершенно от общения с союзниками и, следовательно, все новости к нам приходили исключительно из немецких источников и нужно было много твердости, чтобы удержаться на союзнической ориентации. Украина была в руках немцев, и там фиктивно правил гетман Скоропадский, ездивший на поклон к Вильгельму II; на Дону ген. Краснов, его ближайший помощник командующий Донской Армией ген. Денисов и его начальник штаба ген. Поляков не скрывали своих немецких симпатий. Ген. Краснов был осторожен, но его помощники, кроме ген. Богаевского, оставшегося верным Добровольческой Армии и ее принципам, подчеркивали свою ненависть к нашей Армии и ее вождям и свою верность немцам. Они-то и заставили, впоследствии, совершенно сойти со сцены талантливого организатора ген. Краснова.

Казакомания ген. Денисова и Полякова доводила их до совершенно ненужных скандалов. Так, например, за то, что я всегда подчеркивал заслугу Добровольческой Армии и ее вождей, эти два генерала собрались меня выслать и закрыть мою газету «Вечернее Время».

Это им не удалось.

В другой раз у меня произошел следующий довольно забавный инцидент с министром внутренних дел правительства Всевеликого Войска Донского, как назвал новое государство ген. Краснов, увлеченный историей своего войска. Я не называю сейчас имени этой эфемериды, да он ничем особенно не отличался, кроме того, что недурно играл на гитаре.

Министр вызвал меня, чтобы ознакомить с выговором, с которым обратилось через его голову ко мне германское правительство.

Дело в том, что в Ростов тогда прибыл из Варшавы бывший офицер германского штаба – поляк по национальности. Он был по ранениям отпущен со службы. Ему пришлось быть свидетелем начала наступления ген. Фоша, и он в разговоре с друзьями передал о впечатлении «начала конца» германской победы. Это дошло до меня, и я, насколько мне позволяла цензура, напечатал это неожиданное известие и могу похвастаться, что был первым на юге России журналистом, сообщившим эту весть.

Немцы потребовали объяснения в довольно наглых тонах, опровергая все от начала до конца. Министр принял меня очень сухо, ознакомил меня с немецким документом и иронически спросил: «Откуда вы это узнали? У вас есть прямой провод с французским штабом»?

Я ответил ему совершенно для него неожиданным образом. «Нет, – сказал я, – эти сведения я получил из германского штаба».

Министр больше не настаивал.

* * *

Маленькая, но все увеличивавшаяся Добровольческая Армия, однако держалась самостоятельно, как некоторый оазис среди немцефильства и большевизма – порождения немецкой политики. За это короткое время я не могу не указать тех случаев, когда наши вожди Алексеев и Деникин доказали всю свою лояльность и верность данному союзникам слову.

Несмотря на уговоры Милюкова, на его уговоры о пользе восстановления монархии (ген. Алексеев всегда считал, что конституционная монархия единственный подходящий для русского народа режим), ген. Алексеев посылает в Москву своего любимого офицера полк. Шаперона дю Ларрэ к военному представителю республиканской Франции. В этом факте наши союзники могут ясно увидеть, как, несмотря на все соблазны, наш старый мудрый вождь относился к своему слову, и, может быть, у многих из его французских соратников в великой войне сожмется сердце при той величайшей несправедливости, которая была оказана его детищу – Армии от имени союзной Франции.

Ген. Деникин также остался верным союзникам. Когда немцы потребовали выдачи в широковещательном и грозном приказе чехов, бывших у нас в Армии, как австрийских подданных, я, по их просьбе, побывал у ген. Деникина и выяснил ему их опасения.

Генерал улыбнулся и сказал, что «пусть идут под нашу высокую руку и их не тронут».

«А если немцы потребуют выдачи?» – спросил я. «А если потребуют, я им дам бой». – И это было сказано так решительно, что не оставалось никакого сомнения в том, что действительно так и было бы.

Кстати, немцы и не настаивали.