Гибель Царьграда

Со стороны молодых военачальников послышались возгласы одобрения, и эти возгласы и слова везира вновь зажгли весёлые искорки в карих глазах султана. Он тут же повелел говорившему выйти к войскам и узнать мнение солдат.

Отступили, давая проход, дюжие телохранители, поднялся и вновь опустился полог, скрывая ослепительное утро и широкоплечую фигуру визира, и вот, наконец, его одинокий, срывающийся от волнения голос что-то несколько раз прокричал невидимой солдатской толпе. Ясно слышалось только слово «штурм».

А затем наступила тишина. Мёртвая тишина.

Застыли бороды, широко раскрылись в ожидании ответа глаза. Было слышно, как жужжит полусонная, сомлевшая в духоте шатра муха.

И вдруг мощный, многотысячный рык потряс стены — Мехмед сразу же узнал его — то кричали янычарские орты.

Через мгновение визир вернулся и, оборотив к султану вдохновенное лицо, торжественно провозгласил, что воины хоть сейчас готовы идти на новый штурм города.

Нарушилось хрупкое равновесие: чуть качнулась и медленно поплыла вниз покрытая арабской вязью чаша.

— Ну что ж, значит, такова воля Аллаха... — смиренно сказал Мехмед, осмотрительно опустив долу вспыхнувшие свирепой радостью глаза.

18

Солнце уже стояло высоко в безоблачном небе, как башибузуки достигли наконец цели своего пути и замерли поражённые: тысячеголовый, многоголосый, с разноцветными пятнами шатров и палаток лагерь заполнил собой всю долину реки...

«Ликос... реки Ликос» — Янушу даже показалось, что он слышит полный неприязни голос Франческо, произносящий эти слова, и мысленным взором увидел пожелтевшую карту Константинополя и коротенький палец слуги, быстро скользящий по голубой извилистой линии.

Лагерь полумесяцем охватывал Великий город от одной большой воды до другой и казался воплощением торжествующего хаоса. Но только казался: взгляду опытного человека открывалось, что всё здесь подчинено одной железной воле, всё располагается согласно строго определённому порядку.

В самом центре, на холмах, за двойным частоколом и рвом помещался шатёр султана, окружённый шатрами поменьше: в них жили его слуги и приближённые. Чуть дальше белели палатки янычар, которые надёжно защищали своего повелителя от любого нежелательного проникновения, затем шли регулярные части, тимариоты со своими отрядами и различные вспомогательные службы: конюхи, оружейники, повара, пекари и многие-многие другие, без кого немыслим военный лагерь. Ещё дальше располагались торговцы и перекупщики, терпеливо ждущие, как стервятники падали, своего звёздного часа. А на самом краю, подобно грязной прибитой к берегу пене, теснились разномастные шалаши и палатки башибузуков...

Но что такое был турецкий лагерь по сравнению с древней столицей ромеев! Многоголосым цыганским табором, жалким лоскутным одеялом, брошенным подле драгоценной, удивительной шкатулки с хрупким неповторимым механизмом, сокрытым до поры за могучими тысячелетними стенами. Там, где повинуясь земному изгибу, они сбегали в долину Ликоса, виднелись вскипающие весенней зеленью сады, красные крыши домов, и золотые горящие на солнце кресты христианских храмов...

Янушу вдруг вспомнились слова учителя Фоки о том, что великолепие Константинополя не дано описать никому из живущих. «Ты обязательно должен побывать там, юный княжич, и увидеть всё собственными глазами». И вот Януш здесь, стоит и смотрит на осаждённый османами Великий город, за стенами которого находились сейчас те, кого он должен спасти. И хотя никакого плана у юноши не было, он свято верил в божественное провидение...

При виде города заволновались и воины Догана. Нет, всё-таки не зря они отправились в этот поход. Видит Аллах милосердный, не зря. Жизнь давала им шанс, и каждый из ста головорезов верил в то, что не упустит его...

19

Палатки кятибов — войсковых писарей располагались прямо при въезде в лагерь. К одной из них и подвёл новоприбывших Вехби. Около палатки за неким подобием стола, изготовленного из широкой доски и двух плашек, восседал загорелый до черноты морщинистый человечек в красном войлочном колпаке. В руке человечек держал большое гусиное перо, которое одновременно служило ему опахалом — им человек обмахивал своё лоснящееся от пота лицо. Ещё одно остро отточенное перо было зажато за его хрящеватым ухом с непропорционально большой мочкой. Заметив всадника и ведомый им отряд, писарь сразу же нахмурился и пододвинул к себе какой-то свиток...

— Новые воины, — бросил писарю полицейский и, посчитав свою миссию исполненной, ускакал прочь.

— Салам Алейкум, любезнейший, — почтительно кивнул человечку Доган.

— Сколько вас? — не отвечая на приветствие, сухо спросил тот и обмакнул остро заточенное перо в стоящую подле него медную чернильницу с откидывающейся крышкой.

— Десять раз по десять, — сказал Доган, словно в подтверждение своих слов несколько раз растопыривая пальцы на обоих руках.