Гибель Царьграда

По счастью, основная масса торопящихся к центру города уже пробежала, и улица, как и монастырский двор накануне, внезапно опустела, если не считать двух-трёх запыхавшихся доходяг. Они тоскливо озирались на разорённые вокруг дома в тщетной надежде чем-нибудь поживиться. В их движениях было что-то шакалье...

Никита старался не смотреть и не наступать на попадающиеся ему на пути тела. А это было очень непросто, ибо они устилали, казалось, всю улицу. В конце концов он всё-таки наступил на чьё-то скользкое от крови тело и потерял равновесие. Падая, он упёрся рукой во что-то мягкое, влажное и податливое, и это что-то оказалось вспоротым животом, владелец которого — немолодой уже ромей — вдруг с криком открыл глаза. Никита тут же вскочил, не зная, чем помочь несчастному, ибо живот последнего представлял собой кровавое месиво, но идущий следом турок грубо подтолкнул послушника в спину.

— Иди-иди, грек, не задерживайся! Он — уже не жилец: кроме милосердного удара кинжалом, ничто уже не сможет помочь ему... Думаю, следующие за нами шакалы сделают это за нас...

И Никита продолжил свой странный полубег — полушаг, почти дурея от тяжёлого стоящего, кажется, повсюду запаха крови и не узнавая привычные улицы — от их былой полусонной размеренности не осталось и следа. Теперь здесь царили смерть и хаос. Смерть и хаос. И лишь молитва, которую всю дорогу шептал потрясённый юноша, не позволяла ему сойти с ума от творящегося в городе...

То, что лишало душевного спокойствия иконописца, напротив, никак не задевало его сурового спутника, который давно уже привык не замечать этих непременных атрибутов войны. Сейчас янычара больше интересовало движение жизни, происходящее вокруг будь то торопящиеся куда-то башибузуки (слава Богу, то были не люди Догана!), или отряд всадников на взмыленных лошадях, или ошалелый пёс, с поджатым хвостом замерший у ворот разграбленного дома, ибо в любой момент это движение могло быть направлено против самого янычара и его худосочного проводника. «Бойся не мёртвых: они уже не могут причинить тебе зла, бойся живых», — так когда-то учили наставники.

А монашек то ускорял свой шаг, почти переходя на бег, то вдруг резко останавливался, впадая в ступор при виде очередного буйства вовсю занявшихся грабежом башибузуков. Тогда янычару снова приходилось хватать его за шиворот и буквально тащить за собой мимо недобрых, пьяных от вседозволенности глаз. По счастью, башибузуки не проявляли к ним особого интереса, видимо, признавая в Януше своего. Защитники города, слава Богу, им тоже пока не попадались.

Так они миновали несколько улиц, как вдруг идущий впереди монашек снова замедлил шаг. Но на этот раз причиной тому были не турки: юноша явно что-то высматривал в глухой, почти сплошь увитой плющом стене. Потом он как-то странно глянул на янычара, во всяком случае, так показалось последнему, и., р-раз, внезапно исчез, шагнув прямиком в стену. И лишь трепетание потревоженных листьев подтверждало, что здесь только что стоял человек...

Когда растерянный Януш достиг этого места, то сразу понял причину столь внезапного исчезновения своего проводника: в стене имелся проход, почти незаметный из-за разросшегося плюща и настолько узкий, что сунувшийся в него янычар едва не застрял между домами. Пока протискивался (пришлось снять с себя сайдак с луком и как следует поджаться) с досадой думал о том, как просто хитрый грек обвёл его вокруг пальца. Только от одной этой мысли Януш снова начал свирепеть. Но когда до ушного звона налившийся яростью он наконец выбрался из каменного, с двух сторон сдавившего его плена, то, к своему удивлению, обнаружил, что проводник как ни в чём не бывало ждёт его недалеко от прохода.

— Так короче, — испуганно пояснил монашек, поймав разъярённый взгляд янычара...

Тихая бегущая под гору улочка привела их к самым воротам Венецианского квартала. На первый взгляд здесь было также тихо и безлюдно, но не успели они сделать и шага, как из ближайшего дома вдруг послышались крики, а затем на улицу выскочило несколько совершенно безумных головорезов. Один из них держал под мышкой большую шкатулку, другой тащил за волосы молодую, белую как мел женщину.

— Она? — взревел янычар, хватаясь за саблю, но монашек, вмиг ставший таким же белым, как и эта несчастная, отрицательно мотнул головой...

Потом им навстречу стали попадаться целые колонны пленных, большинство из которых составляли женщины. Их, простоволосых, плачущих или онемевших от горя, так же гнали в сторону турецкого лагеря.

Монашек пытливо всматривался в каждое проходящее мимо женские лица, но всякий раз, в ответ на вопрошающий взгляд янычара, лишь отрицательно мотал головой. В широко раскрытых глазах его застыл ужас, а губы беспрестанно шевелились. Он всё так же прижимал к груди икону Георгия Победоносца. Януш нет-нет да и косился на неё со священным трепетом.