Гибель Царьграда

Когда спутники наконец достигли нужного дома — богатого двухэтажного особняка, окружённого высоким каменным забором, янычар понял, что они опоздали: у сиротливо распахнутых ворот торчало кем-то заботливо воткнутое копьё с зелёным флажком на конце — знак того, что здесь уже нечего грабить.

Дом действительно был пуст и безлюден. Словно смерч пронёсся по его комнатам, изломав, покрутив всё, что невозможно было унести с собою: осколки посуды, обрывки дорогих тканей, куски безжалостно изрубленной мебели устилали каменный, разноцветными плитами выложенный пол...

Ещё надеясь на чудо, Януш осмотрел весь дом и даже заглянул в распахнутые сундуки, словно там могла прятаться жена купца, но, кроме испуганной, зло шипящей из угла последней комнаты кошки, в доме никого не было. Показалось, что вовсе не глиняные черепки с хрустом лопаются под ногами, а разбитые вдребезги надежды. Уходя, он снова обернулся на кошку. Круглые, настороженные глаза её зловеще сверкнули в полумраке разорённой комнаты...

Когда опустошённый и враз обессиливший он наконец спустился во двор, то с удивлением обнаружил, что его монашек разговаривает с каким-то невероятно худым, невесть откуда взявшимся оборванцем.

— Это местный нищий, — быстро пояснил монашек подошедшему янычару. — Он хорошо знает хозяйку этого дома... Ирину Марза.

— Истинно. Истинно говоришь. Она — очень добрая женщина: всегда подкармливала меня. Ещё она иногда давала мне кое-какую одежонку. Только я, недостойный, пропивал её. Грешен, люблю винцо, — зашамкал вдруг страшным беззубым ртом нищий. От него воняло так, что даже привыкшего к походной жизни Януша чуть было не вывернуло наизнанку.

— Он говорит, что ещё вчера вечером Ирина отправилась на всенощную в собор Святой Софии. Там, по слухам, собралась чуть ли не большая половина города... — продолжил монашек.

— Да-да, перед дьявольским пришествием все сразу же вспомнили, что одному Богу молятся. И православные, и латиняне... — снова перебил, зашамкал беззубый рот.

Но Януш всё уже понял:

— Скорее веди меня в Софию, грек! — обернулся он к монашку. — И да поможет нам Бог.

— Да только поздно спохватились, христиане! Поздно: Божья Матерь уже оставила город без своего защитного покрова! — летело им вслед, и угрожающе звучали эти почти неразборчивые, с клокотанием вырывающиеся из беззубого рта слова. — Горе тебе, славный город Константинов! Горе тебе!..

9

Слова нищего мгновенно напомнили Никите о том знамении, что предшествовало падению Константинополя: густом тумане, окутавшем город в одну из майских ночей (такого тумана, да ещё в конце весны не помнили даже старожилы) и странном свечении вокруг купола Святой Софии. Говорили, что то сама Богородица навсегда покинула древнюю столицу.

Вспомнилось Никите и некое пророчество об ангеле, который спустится с небес и вручит меч одному из горожан, лишь только враг зайдёт за Константинову колонну. И будто бы этот горожанин поведёт оставшихся ромеев в бой, и погонят они поганых прочь из города, и будут гнать до самых пределов далёкой Персии...

Но, увы, ничего не случилось. Не ударил гром и не явился ангел с мечом, а варвары как ни в чём не бывало бежали сейчас мимо колонны Константина Великого. И вместе с ними бежал и несчастный юноша со своим странным спутником.

Герои былых времён, отлитые в бронзе или высеченные из камня, равнодушно взирали со своих ниш и постаментов на текущую внизу толпу. И лишь их косо падающие на землю тени как будто бы несколько поджались, словно не хотели быть попираемыми ногами поганых. Впрочем, тому виною было всё выше поднимающееся над городом солнце...

10

Спутники достигли Софии в тот момент, когда турки высаживали тараном огромные храмовые ворота...

Небольшая окружённая колоннадой площадь перед собором была до отказа забита захватчиками, а они всё прибывали и прибывали, ибо вид Великой Церкви с вознёсшимся над Константинополем золотым крестом притягивал их алчные души, подобно тому, как железо притягивается чудесным камнем магнетитом.

Эхо от ритмичных таранных ударов разносилось по всем близлежащим улицам, и казалось, будто бы гигантское сердце бьётся сейчас у входа в Софию.

— Бу-у-м! Бу-уум! Бу-уум! — страшно стучало «сердце», и вздрагивали бронзовые ворота, и непоправимо крошился, осыпался белой пылью крепко держащий их камень, и на каждый такой удар восторженным рёвом отзывалась томящаяся от нетерпения толпа. Правда, на какое-то мгновение, когда спадали крики, а таран, по воле десятков вцепившихся в него рук, вновь отклонялся назад, из собора на площадь прорывалось многоголосое торжественное пение. Но гармония чистых взывающих к небесам голосов не трогала толпящихся снаружи людей, как не трогает хищника жалостливый вид его жертвы. Да и совсем другому богу молились они. Богу невидимому и непостижимому, как непостижимо ночное небо или морская бездна, и лишь только имя которого — несколько изящных изгибов арабской вязи — было доступно взору смертного.