Гибель Царьграда

— Она — моя! — прорычал он в чьё-то злое, чересчур близко придвинувшееся лицо. Лицо смерило юношу презрительным взглядом (Януш оказался выше почти на полголовы и гораздо шире в плечах) и после секундного раздумья предпочло отступить, тут же смешавшись с людским потоком. Несчастная пленница, окончательно лишившись чувств, стала медленно сползать по стене. Но подскочивший янычар не дал ей упасть.

Юношу поразила лёгкость и непривычная для его огрубелых ладоней нежность женского тела, ощущаемая даже сквозь шёлк её платья — хрупкая нежность удивительной, вдруг оказавшейся в руках птицы.

Перекинув Ирину через плечо (по лицу его скользнула волна густых чем-то приятно пахнущих волос), он заспешил по пандусу вниз.

Теперь самое главное — поскорее выбраться из города.

Окрылённый удачей, прорвался он сквозь бурлящий толпой притвор и уже шагнул на гудящую бронзу выбитых таранов ворот, как вдруг увидел Франческо. Слуга — живой и, как показалось янычару, невредимый, стоял неподалёку от входа в храм...

13

В ту роковую ночь Франческо не сгинул в Босфоре, а был схвачен за шкирку чей-то сильной рукой и втащен на борт одной из лодок. Не успев даже отдышаться, он тут же получил хорошую затрещину и в беспамятстве рухнул под ноги, сидящих в лодке турок.

Очнулся оттого, что кто-то больно пнул его в бок со словами:

— Пшёл на берег, гяур, да поживее!

Помимо слуги у подножия зловещего Румели-Хиссара оказалось ещё с десяток таких же выловленных из воды «счастливцев». Янычара среди них не было. Франческо даже не знал, радоваться или огорчаться этому обстоятельству.

Он оглянулся на залитый лунным светом Босфор, покойно текущий меж высоких берегов. Мгновенно вспомнилось: чёрная ненасытная бездна и скользящие прямо по людским головам лодки...

Впрочем, ещё неизвестно кому повезло больше: тем, кто утонул, или тем, кто остался жив, и которых ожидала неминуемая мучительная смерть. А то, что она будет неминуемой и мучительной, — Франческо даже не сомневался: как и все в трапезундской колонии, он хорошо знал о злосчастной судьбе венецианцев с потопленного здесь семь месяцев назад корабля.

Но нет — он не готов ещё умирать. Жизнь, вливающаяся в него с каждым вздохом, была так прекрасна, так неповторима, так хрупка. В конце концов поплывшие в драконову пасть греки сами выбрали свою судьбу. А он — посланник чужой воли. Сколько лет верой и правдой служил он Джорджио Марза, а тот так легко отправил его в это сомнительное путешествие. Будто бы не было других менее ценных, менее преданных... Вот она награда за верность — смерть от рук поганых. Франческо даже заскрежетал зубами от отчаянья.

В дрожащем свете факелов радостно оскаленные, заросшие чёрным волосом лица турок показались ему словно сошедшими с изображающей ад фрески в соборе Святого Марка в Венеции. Подобно демонам обступили они несчастных и с торжествующими криками поволокли наверх, в крепость, где и бросили у входа в самую большую из башен.

На её крутых ступенях, подбоченясь, стоял пузатый турок, облачённый в богатый, расшитый золотом халат и чалму с павлиньим пером. На ногах мягкие, надетые на босу ногу туфли с загнутыми вверх мысами. Судя по всему, этот турок и был здесь самым главным.

— Где ваш капитан? — спросил он по-гречески, вперив в пленников гневный взгляд. Но те лишь угрюмо молчали.

— Что, кормит рыб? — понимающе усмехнулся турок и, вдруг снова посуровев, отчеканил: — Никто не может нарушить султанскую волю... Никто!

Тут он что-то быстро сказал стоящим рядом солдатам, широко зевнул и скрылся в башне.

Франческо, который на свою удачу неплохо знал турецкий, хотя и не расслышал всей фразы, понял главное: начальник крепости приказывает запереть пленных в темнице, а значит, казни сегодня не будет.

Слуга был почти счастлив: верная смерть чудесным образом отодвинулась на какое-то время, и даже вновь вцепившиеся в пленников солдаты уже не казались ему такими страшными...

Их бросили в подвал одной из башен.

«Слава Мадонне, что сразу не казнили. Глядишь, ещё и повезёт», — думал слуга, подгребая под себя гнилую устилавшую каменный пол солому и стараясь не обращать внимания на подозрительный писк и возню в глубине темницы...

От греков Франческо старался держаться особняком. Так, на всякий случай, ибо над ними, вне всякого сомнения, висел злой рок. Впрочем, последние тоже не выказывали особенного желания общаться со слугой, и весь остаток ночи, сгрудившись в противоположным углу подвала, то негромко переговаривались (Франческо, как ни напрягал слух, не смог разобрать ни слова), то пели что-то печальное и торжественное. От этих песен венецианец и сам не заметил, как провалился в тревожный полусон-полузабытье.

Разбудил его жизнерадостный петушиный крик. Судя по этому крику и тоненькой полосочке света, пробивающейся из квадратного люка над головой, наступило утро.