Гибель Царьграда

Так двое головорезов никак не могли поделить какую-то богато одетую ромейку. Высокая, статная, с золотыми стекающими по мраморным плечам волосами — её можно было принять за королеву, стоящую среди своих восторженных подданных, если бы не разорванные одежды и залитое слезами лицо. Женщина настолько была хороша собой, что многие спешащие мимо замедляли свой шаг, а то и вовсе останавливались, пожирая её жадными взорами. Невольно замедлил свой шаг и Януш. А головорезы, поначалу лишь осыпавшие друг друга руганью и тумаками, под конец так рассвирепели, что схватились за сабли. Зазвенели злые клинки, всколыхнулась, подалась в стороны толпа. В центре небольшого круга осталось лишь трое: два обезумевших от ярости воина и несчастная пленница, расширенными от ужаса глазами наблюдающая за поединком, любой исход которого не сулил ей ничего хорошего...

— Господин, спаси меня! Господин! — почти под самым ухом услышал вдруг Януш чей-то отчаянный крик и, обернувшись, с удивлением узнал своего проводника, о котором совсем позабыл в пылу последних событий. Выглядел тот ужасно: ряса разорвана, губы разбиты, да под носом запеклось красное, но образ святого Георгия всё так же прижат к груди. Удивительно, как монашку до сих пор удалось сохранить его невредимым и при этом не сгинуть самому. Видать, не простая то икона, ой, не простая.

Проводника в компании ещё двоих связанных друг с другом несчастных вёл за собой какой-то худой башибузук.

— Живее, кяфиры! Живее! А не то кишки выпущу прямо здесь! — заорал он в этот момент на пленников и в качестве устрашения потряс своей окровавленной саблей.

Неизвестно отчего, но Януш вдруг почувствовал себя виноватым перед своим давешним спутником. К тому же ему опять был нужен проводник.

Янычар решительно догнал башибузука и, по-приятельски положив руку на его костлявое, тут же недовольно дёрнувшееся плечо, небрежно кивнул в сторону монашка.

— Эй, друг, не продашь вот этого доходягу?

Глазки башибузука, хмельные от вседозволенности, уставились вначале на янычара, потом на его ношу и, наконец, на затрепетавшего от волнения проводника.

— Давай, забирай, — ощерился вдруг гнилым ртом костлявый. — А взамен оставляй вот её...

Грязная пятерня потянулась к женщине на плече янычара.

— Нет, её не отдам! — решительно мотнул головой тот, поворачиваясь так, чтобы башибузук, чего доброго, не коснулся жены купца, и тут же добавил: — Но у меня есть что-то получше...

С этими словами он быстро достал из-за пазухи перстень купца. Драгоценный камень весело свернул гранями на солнце, и этот блеск тут же вобрали в себя расширившиеся зрачки башибузука.

— Годится! — радостно осклабился он и, сграбастав перстень, подтолкнул монашка к янычару.

— Спасибо тебе, добрый человек! — горячо зашептал монашек, хватая Януша за рукав и провожая испуганным взглядом своего несостоявшегося хозяина. — Господь не оставит тебя...

— Хватит, грек. Сейчас не время благодарностей. Скорее выводи меня отсюда к какой-нибудь пристани. Знаешь дорогу!?

Монашек кивнул и, не выпуская рукава, потянул янычара в сторону одного из проулков. Уходя с площади, Януш ещё раз оглянулся на прекрасную ромейку, но ни женщины, ни дерущихся из-за неё воинов на том месте уже не было. Зато совсем близко в бушующей толпе вдруг мелькнули синие тюрбаны чавушей, о которых он так легкомысленно позабыл.

— Быстрее, грек! Быстрее — иначе нам ничто уже не поможет! — вскричал Януш, подталкивая монашка.

Однако ускориться было не так-то легко: к собору текли всё новые толпы жаждущих добычи солдат. Впрочем, эти самые толпы задержали и полицейских: в какой-то момент тюрбаны преследователей снова исчезли из виду...

Наконец беглецы достигли зажатой меж высоких каменных стен улочки. После вскипающей народом площади она показалась янычару почти пустой.

Кое-где в стенах виднелись узкие, обитые железом калитки. Почти все они были распахнуты, открывая взорам бегущих внутренние дворы. В их тенистых глубинах мелькали чьи-то тени, слышались крики, порой звенели клинки. То там, то здесь из калиток на улицу протискивались увешанные тюками солдаты. Некоторые выволакивали за собой пленников, в основном женщин и детей. Глядя на янычара, на его ношу и семенящего рядом монашка, грабители понимающе скалились, видимо, принимали за своего. В сущности, он и был для них своим — таким же, как и они солдатом огромного султанского войска, и не случись той роковой встречи с венецианским кораблём, Януш или, вернее, Бозкурт пошёл бы на штурм не каким-то там башибузуком, а командиром янычарской орты и уж точно не думал бы о спасении жены трапезундского купца...