Гибель Царьграда

Франческо понял, что это конец. В ожидании рокового удара невольно зажмурился, но свиста падающего клинка почему-то не услышал. Вместо этого его (в который уже раз!) схватили за шкирку и заставили подняться с земли.

Перед слугой стоял турок с окровавленной саблей. Он тяжело дышал. Загорелое лицо лоснилось от пота. Один глаз был скрыт под грязной повязкой, другой, кажется, прожигал слугу насквозь.

— Ну что, убить тебя или пойдёшь со мной? — спросил турок, склонив набок голову.

Трясущийся мелкой дрожью слуга смог только кивнуть, а потом вдруг испугавшись, что его кивок могут неправильно истолковать, выдавил:

— Пойду... Я пойду...

А про себя подумал: «Слава Богу, живой, а там что-нибудь придумаем». Он почему-то был уверен, что ему снова повезёт...

17

На берегу Мраморного моря располагалось несколько городских портов, крупнейшим из которых был порт Феодосия. Никита уже бывал в нём однажды, когда год назад вместе с учителем провожал отплывающую в Европу группу монастырских иконописцев. Тогда порт потряс его своими размерами и многолюдностью. Он напоминал большое, огороженное каменными стенами озеро, в которое через два широких прохода вливались солёные воды Пропонтиды. И хотя стены эти, построенные много веков назад, поросли вездесущей травой и кустарником, а местами и вовсе обвалились, они всё ещё служили городу надёжной защитой. По краям проходов грозно возвышались сторожевые башни.

У каменных и деревянных причалов теснились купеческие корабли, издали похожие на жирных, севших на воду уток. От них к портовым складам и обратно сновали с товаром жилистые немногословные грузчики. Десятки рыбачьих лодчонок бороздили акваторию порта, а над ними носились суетливые, вечно голодные чайки.

Пойманной рыбой торговали прямо у причалов. Здесь же её разделывали и жарили на переносных круглых жаровнях. За пару медяков можно было купить большой кусок подрумяненного с двух сторон филе, вместе с кольцами сладкого лука и сочными листьями салата ловко завёрнутый в пшеничную лепёшку с горячей хрусткой корочкой (при этом воспоминании Никита невольно сглотнул голодную слюну и с тоской посмотрел на своего спутника — когда им удастся поесть, да и удастся ли вообще). Восхитительный запах жареной рыбы мешался с запахом моря, водорослей, гниющего дерева, кожи и отбросов...

Сейчас порт показался Никите вымершим. От кипящей здесь когда-то жизни не осталось и следа. Пусты были причалы, пуста акватория и лишь какой-то торговый корабль, битком набитый людьми и из-за этого тяжело осевший в воду, медленно продвигался на вёслах к одному из проходов. Судя по всему, этот корабль был последним...

В отчаянии бросились спутники вдоль забранного в камень берега и — о, чудо! — на самом краю, около одного из полусгнивших и заброшенных пирсов покачивалась на лёгких волнах небольшая рыбачья лодчонка со спущенным парусом. В ней стоял худой мальчишка лет двенадцати, а крепкий старик с седой всклокоченной бородой спешно передавал ему с пирса какие-то тюки. Наконец, он передал последний и неуклюже спрыгнул в лодчонку сам.

Заметив приближающихся к ним людей, старик что-то быстро крикнул мальчишке и схватился за весло, явно намереваясь оттолкнуть судёнышко от пирса.

— Стой! Остановись! Возьми нас с собой! — заорал Никитин спутник, но старик словно не слышал: оттолкнув лодку, он тяжко плюхнулся на тюки и стал спешно вставлять вёсла в уключины. Мальчишка тем временем принялся поднимать парус.

— Держи!

С этими словами турок почти сбросил Ирину Марза на руки неловко принявшего её Никиты. От неожиданности тот выронил зажатую подмышкой икону и, не удержавшись на ногах, вместе с женщиной грохнулся на камни набережной, при этом сильно «убив» левый локоть и бок. От боли потемнело в глазах. Сквозь этот пронизанный болью туман юноша видел, как турок, на ходу вынимая из колчана лук и стрелу, уже вовсю мчится по опасно потрескивающим под ногами доскам пирса. Не добежав и до середины, он вдруг остановился и, изготовившись к стрельбе, прокричал:

— Стой, старик! Немедленно к берегу, иначе я убью тебя!

Но тот продолжал налегать на вёсла.

Зазвенела спускаемая тетива. Стрела, мелькнув быстрой тенью, хищно впилась в мачту чуть повыше гребца, взметнув на его головой седую прядь. Ставивший парус мальчишка тут же повалился назад на тюки, а старик бросил вёсла и, проведя по голове дрожащей ладонью, уставился на турка совершенно белыми глазами.

— Следующая стрела будет твоей! — прокричал тот, снова с хрустом натягивая лук.

Лодка повернула назад.

— Сейчас же отпусти меня! — вдруг гневно прозвучало над Никитой, и он с ужасом осознал, что правой «неубитой» рукой невольно прижимает к себе жену купца, причём прижимает за одну из двух греховных полусфер, в полной мере ощущая её волнующую нежность и полноту. Обожжённый этим осознанием, он немедленно убрал руку, от стыда позабыв и про свою боль, и про спутника на пирсе. В висках застучало, на лбу выступила испарина.