Гибель Царьграда

Вода оказалась тёплой, а дно под ногами приятно мягким, песчаным. Но, как и предупреждал старик, расслабляться не следовало: Януш то и дело наступал на невидимые, торчащие из песка камни и лишь благодаря осторожному, нащупывающему дорогу шагу не изрезал босых ступней. Мальчишка и монашек, на своё счастье, прыгнули в воду не разуваясь.

Вчетвером они легко вытащили лодку на берег. После тёплой морской воды ночной воздух показался обжигающим.

— Эй, Фома, набери-ка хвороста для костра, — приказал старик мальчишке, торопливо отжимая бороду.

— Иди и ты помоги, — в свою очередь, бросил Януш монашку. Тот послушно направился вслед за Фомой, громко хлюпая полными воды башмаками. Подхватилась и присевшая было на один из валунов Ирина.

Тем временем старик достал из лодки небольшой пузатый бочонок и холщовый мешок. В бочонке оказалось вино, в мешке — огниво, головка сыра и хлеб. Януш с уважением и с приязнью посмотрел на старика, пожалуй, впервые за всё время, что они были вместе.

— Эй, ну как там с хворостом? — нетерпеливо крикнул он во тьму, в которой едва угадывались три согбенные, бродящие под скалами тени.

— Сейчас, уже идём, — отозвалась темнота голосом монашка. Через мгновение показался и он сам с охапкой сухих веток под мышкой, за ним — мальчишка и женщина. Как оказалось, Ирина собрала больше всех хвороста и сейчас с нескрываемой гордостью поглядывала на своих спутников. Перемена в поведении женщины не осталась незамеченной Янушем.

«Ты смотри — вроде бы начала оттаивать, — подумал он удовлетворённо. — А то всю дорогу просидела словно греческая статуя».

Вскоре они уже расположились около весело потрескивающего костра. Старик ловко разделил хлеб и сыр на пять ровных частей, монашек прочитал молитву. Ели молча, запивая скромный ужин вином из пущенного по кругу бочонка. Голодный как волк Януш проглотил свою долю почти мгновенно и теперь с интересом наблюдал за остальными. Дервиш Омар говорил, что потому, как человек ест, можно многое сказать о его склонностях и характере.

Так, старик ел не торопясь, с явным расчётом растянуть удовольствие, подставив ладонь под размеренно двигающуюся челюсть, дабы ни одна случайно выпавшая изо рта крошка не пропала зря. Мальчишка, подобно молодому щенку, жадно рвал хлеб молодыми зубами, весело поглядывая на окружающих. Свой ужин он закончил ненамного позже Януша. Жена купца ела с каким-то неуловимым изяществом. Юноша даже поймал себя на мысли, что ему нравится смотреть, как она ест. Монашек жевал с отстранённым видом. Временами он, кажется, совсем забывал о еде, глядя куда-то в темноту подозрительно поблескивающими глазами.

«Уж не плачет ли часом», — мелькнуло в голове янычара. И он почти не ошибся.

Как раз в этот момент Никита думал о том, что последний раз в жизни ест константинопольский хлеб, и от этой мысли на душе стало так тоскливо, что он чуть не расплакался. Ему всё казалось, что он спит и видит кошмарный сон, который вот-вот закончится, и всё будет снова, как и прежде: иконописная мастерская, Варфоломей, который умер лишь в этом кошмарном сне, косо падающий на рабочий стол луч солнца с кружащимися в нём золотыми пылинками, пахнущие мёдом краски и розовый куст под окном. Но самое главное с ним снова будет Великий город — его мир, в котором он по-настоящему обрёл себя.

Юноша вспоминал, как ещё сегодня, при свете дня, плыл мимо спускающихся к самой воде красно-жёлтых городских стен, которые, увы, не смогли спасти Константинополь от орд поганых. Вспоминал, как над изумрудным буйством садов, над мозаикой красных черепичных крыш, над куполами и древними колоннами, ослепительно горел золотой крест Святой Софии, словно навсегда прощаясь с покидавшими его людьми. Подобно лёгким мазкам белил по ясной небесной глазури виднелись далеко в море редкие паруса торговых судов и рыбачьих лодчонок: тем, кому удалось спастись, кому удалось вырваться из гибнущего города. Стерегущие пролив турецкие корабли не обращали на беглецов никакого внимания: что им были эти жалкие, гонимые ветром осколки, когда во власти турок оказался сам Константинополь со всеми своими несметными богатствами, домами и жителями...

Только сейчас в полной мере Никита стал осознавать то, что произошло: его мира больше нет. И это, увы, не было сном.

Но еда и вино сделали своё дело. Потихоньку мысли его стали путаться, глаза слипаться, и юноша и сам не заметил, как оказался в объятиях Морфея.

Заснули и остальные сидящие у костра. Лишь Януш ещё некоторое время боролся со сном, упрямо пялясь в ночной мрак и жалея, что некого поставить дозорным, но вскоре и он потерял связь с реальностью...

Проснулся от холода. Уже светало. Над тёмно-свинцовой водой стоял густой туман. Жена купца и монашек мирно спали: женщина, опираясь на большой валун и положив под голову руку, монашек в обнимку с иконой. Место, где накануне лежал старик, было пусто.

«Наверное, отошёл за камни», — лениво подумал Януш и покосился на мальчишку. Фомы на месте тоже не было.