Гибель Царьграда

Поражённый внезапной догадкой, Януш вскочил на ноги. Тут его ждало ещё большее потрясение: вместе со стариком и мальчишкой пропала лодка. От неё на песке остался лишь глубокий след, ведущий обратно к окутанной туманом воде. Мгновение янычар смотрел на эту воду — она была спокойна, как сон праведника.

«А ведь старик врал по поводу шторма» — промелькнуло вдруг в голове. Хотя, какая теперь разница. До Януша стал понемногу доходить весь ужас произошедшего: до Трапезунда ещё, ой как далеко, а они застряли здесь на пустынном берегу.

— Проклятье! — вскричал янычар, в бессильной ярости потрясая перед собой кулаками. — Старик, будь ты проклят!

Его отчаянные крики разбудили женщину и монашка, которые с удивлением и испугом уставились на юношу. Впрочем, они быстро поняли причину этой ярости...

В довершение всего, пропало и всё оружие янычара: сабля, лук и колчан со стрелами, которые он так неосмотрительно снял с себя ночью и положил рядом.

Януш не мог не оценить предусмотрительности старика. Вот и вином их напоил, чтобы спали крепче. А сам, припомнил вдруг юноша, глотнул раза два, не больше. А может, вообще только делал вид, что пьёт?

Но, несмотря ни на что, надо было двигаться дальше. Янычар почти физически ощущал, как уходило отпущенное купцом время.

Возможно, им ещё повезёт и на пути встретится какое-нибудь рыбачье поселение, где можно будет раздобыть лодку.

С такими мыслями он первым, подавая пример своим растерянным спутникам, зашагал вдоль береговой кромки в сторону поднимающегося из-за горизонта солнца...

2

Шли всё утро и почти весь день, но берег был всё также дик и безлюден.

Справа, в четырёх-пяти полётах стрелы от них, сплошным зелёным валом тянулись с запада на восток Понтийские горы, над которыми застыли белые, изодранные ветром облака. Слева, в нескольких шагах — расстилалось бескрайнее синее море.

Впрочем, ушли они недалеко: спутники Януша, на беду, оказались плохими ходоками. Особенно быстро уставала женщина. И хотя гордость не позволяла ей просить об отдыхе, Януш всё видел сам и делал частые остановки.

За всё это время они не перекинулись и словом, если не считать коротких команд, которые отдавал Януш, когда надо было остановиться на отдых или снова отправляться в путь. Лишь плеск набегающей на берег волны, хруст гальки под ногами, да тоскливый крик какой-нибудь одинокой птицы, что порой пролетала над их головами, нарушали царящую вокруг тишину.

Дорогу им то и дело преграждали сбегающие к морю ручьи с ледяной водою и похожие на слоёные пироги скалы, поросшие кустарником или редким уходящим к горам лесом.

Один скалы — и таких было большинство — имели дружелюбно покатые спины и позволяли легко на себя взбираться, другие с неприступной надменностью взирали на путников, и последним ничего не оставалось, как искать обходной маршрут, который зачастую проходил по узкой, обрывистой береговой кромке, а то и вовсе вынуждал их вплавь огибать очередного неприветливого великана. По счастью, плыть пришлось всего лишь дважды...

Ручьи же, весело журчащие меж каменистых россыпей, были в основном мелки и легко преодолимы. А там, где их потоки казались Янушу чересчур бурными или глубокими, он без лишних слов брал женщину на руки и, не обращая внимания на её протесты, переносил на другую сторону.

В конце концов весь этот путь сильно вымотал даже двужильного, привыкшего к походной жизни янычара, который всё больше понимал, что без лодки им до Трапезунда не добраться.

К вечеру небо затянуло тучами, стал накрапывать дождь, вскоре превратившийся в настоящий ливень. Море тоже разгулялось не на шутку. За пеленой дождя было видно, как вздымаются к низкому небу и тяжко опадают серые бесконечные валы, как со страшным грохотом обрушиваются они на пустынный берег, без солнечного света сразу потерявший всё своё дикое очарование. Как тут не вспомнить коварного старика — не иначе это он накликал шторм.

Путники успели вымокнуть до нитки, прежде чем нашли наконец укрытие: небольшую расщелину в скале, куда едва-едва смогли втиснуться, временно позабыв про всякого рода условности. Да и какие могут быть условности, когда с неба хлещет холодная вода, а тебя самого бьёт мелкая дрожь и согреться практически невозможно. Но в тесноте, как говорится, но не в обиде, да и вместе всё-таки теплее. О костре при таком ливне приходилось лишь мечтать. О еде, впрочем, тоже.

Никита, по примеру турка, даже положил в рот небольшой камешек и теперь теребил его языком, тщетно пытаясь не думать о съестном. Однако перед глазами упрямо вставала тушенная в горшочке фасоль — излюбленное монастырское блюдо во время постов. Он даже почувствовал во рту её неповторимый вкус и, забывшись, едва не проглотил камешек.

— Ненавижу! — вдруг сказала зажатая меж своими спутниками Ирина, глядя прямо перед собой. — Ненавижу мусульман за то, что они сделали с моим городом! За то, что лишили меня дома и родины!

Тут же шевельнулся сидящий справа турок, отчего жену купца ещё сильнее прижало к дрожащему от холода иконописцу, и с неожиданной издёвкой спросил:

— А что они сделали с твоим городом?