Гибельный огонь

И даже обладание мемуарами ожесточенного грека проистекало из полного сновидений стекла. Были слухи, намеки, но только до тех пор, пока Герман не зажег масляную лампу под основанием спирали. Затем, обнажившись, он намазал свое тело мазью из жиров и белладонны, а затем откинулся на кушетку, чтобы наблюдать, как пурпурная жидкость шевелится и пузырится, освещенная только одной лампой. Когда в закрытой пробирке появились вялые цветные сгустки и наркотик начал действовать, казалось, что спираль бесконечно удлинилась, и разум Германа последовал за пузырьками в высоту диссонанса и шепота. Со временем лампа догорела, и жидкость снова потекла в резервуар, но когда Герман проснулся, он уже знал, где спрятана рукопись и, как ее можно получить.

***

И все же прошло три года, прежде чем Герман получил в руки этот пергамент, но спорить с необходимостью — это время, потраченное впустую, а другого выхода не было. Это была короткая хроника знаний и неудач, мудрости, ставшей бесполезной из-за несоответствия ее целям. В середине греческого текста выделялась одна-единственная строчка на латыни, но не подстрочник, а она была нацарапана рукой самого Андромеда:

QUICVNQVE+DAEMONEM+LVCCAE+DOMINVM+CLAMARE+FECER

IT+CONSPICABITVR+POTESTATEM+INFINITAM.

Всякий, кто заставит духа Лукки закричать: — Повелитель!! — тот увидит проблеск безграничной силы.

Эта строчка привлекла внимание Германа, как Большая Медведица — моряка, и, читая и перечитывая ее, он начал дрожать от ее смысла. Он больше не мечтал о Земле, ее замках и плодородных долинах, но о силе, которая бродила среди вечности и играла в кости с солнцами.

В конце концов, он снова обратился к мази и пурпурному шепоту, который никогда не задавал вопросов, никогда не советовал, а только отвечал на вопросы, задаваемые им, с жесткой, ледяной правдой. Теперь он боялся, потому что, хотя Герман и не представлял себе всей полноты сил, с которыми ему приходилось иметь дело, он знал о Лукке и боялся ее. Но остановиться — значило умереть в свое время, и Герман гордился тем, что принял то, что ему предлагала судьба. И вот стойка и вот мечты; утром его страх был еще сильнее оттого, что он знал больше о своей задаче, но он начал готовиться.

И это тоже было медленным делом, так как требовало много настоящей ртути, чтобы разложить магическую фигуру. Если Лукка будет пойман, то у него не будет никаких шансов, чтобы потом спастись. Сначала гидрагирум, потом два заклинания, которые нужно запомнить. Первое, чтобы отправить его в то место, и в то время, когда Лукка танцевал и ждал, когда взорвется Солнце. Второе, чтобы вернуть его вместе с ним, в ту долю секунды, когда Лукка останется внутри магической фигуры, а Герман — снаружи: иначе маг сможет спрятаться в одиночестве, пока весь мир не растворится в нечестивой алхимии.

Поэтому Герман ждал, пока фигура не будет готова, и звезды соединятся таким образом, что станет возможным немыслимое. Затем он произнес три слова, которые заглушили бормотание всего, его окружающего, три слова и четвертое, которое потонуло в раскате грома, пробившего дыру во вселенной и швырнувшего его в нее.

Огромное солнце висело прямо над головой, горгона, которая лизала небо длинными огненными змеями. По голым скалам извивались тени трех танцоров: первый, омытый пурпуром темно-красного света, колотил своими растопыренными ногами в такт звуку, который завывал у него из носа, который был такой же длинный, как и его рост. Второй гарцевал, как козел, ступая по камням, которые искрились под ним. Его рот искривился в гримасе восторга, и из него не вырвалось ни звука.

Третий взгромоздился на низкий пьедестал: это была Лукка, и танцевало только его лицо. Один глаз, такой же умирающий, как солнце, горел в центре тысячи движущихся узоров; каждый из них был мертвой проклятой душой, и каждый из них был самим Германом.

Но Герман стоял и шептал слова возвращения, не останавливаясь и не спотыкаясь. Вой и стук копыт продолжались, но остался только Лукка, и только его лицо исказилось, выросло и сплело сеть для души Германа. Но он был опьянен мечтами о власти и не мог быть связан; слова срывались с его языка, не обращая внимания на форму, которая расширялась перед его глазами, пока не заполнила весь мир. Когда последнее слово прозвучало во внезапно наступившей тишине, Герман, не глядя, отступил назад, и шум моря обрушился вокруг него.

Он был в безопасности, и Лукка глядел в темницу, непрерывно меняющуюся, как его собственное лицо.

А потом — к овладению. В первый раз спираль мечты мага подвела его, и он очнулся от своего оцепенения, не имея ничего, кроме воспоминаний о бесплодном стуке зубами. Герман к тому времени уже оцепенел от ужаса, но не мог остановиться; Лукка сидел у него в голове на корточках, хотя он и закрыл пентаграмму. Рано или поздно он совершит ошибку, нарушит линию поведения. Если не…