Гимн шпане

Он умер от СПИДа, и, строго говоря, если прочесть стихотворение целиком — в ревю включили лишь два пятистишья, — толчком к моему отчаянному протесту послужила не его смерть как таковая, а скорее то, как это произошло: он не раз заявлял, что ни за что не окончит свои дни на больничной койке, скорее уж подставит грудь под пулю, чем подохнет, валяясь вместе со всяким сбродом, и вот вам, пожалуйста; именно это с ним и случилось: он провел не один месяц под медицинским наблюдением в доме престарелых среди стариков и инвалидов; под конец его парализовало, а вообще он был из тех людей, чей путь состоял из череды провалов, в моих глазах он олицетворял жертву Невезенья.

Я ужасно обозлился на Мари-Пьер за то, что она с ними разоткровенничалась.

— Как все прошло в полиции, с вами вежливо обращались?

Что я мог на это ответить? Нет, вежливостью и не пахло, похоже, они решили, что я не тот, перед кем следует рассыпаться в комплиментах, что я волк в овечьей шкуре, к тому же они по-собачьи преданны своему мэру.

— Отлично, — сказал я, — все прошло на высшем уровне.

Я мечтал только об одном, чтобы они поскорее убрались, Мари-Пьер предложила всем по чашке какао и упорхнула в кухню, за ней зацокала каблуками Марианна, а я остался наедине с этой толстой коровой, в ее раздутый плодом живот врезались пуговицы платья, я присел на край кушетки, а она развалилась в кресле, в моем кресле, и взирала на меня с деланной слащавой улыбкой, валила бы ты домой, дура, думал я, но приходилось поддерживать светскую беседу: ну, как проходит ваша беременность, уже совсем скоро, да? Я машинально снял жилет, совершенно забыв, что под ним у меня кобура с пушкой, и она уставилась на оружие вытаращенными глазами, надо было исправлять положение, я тайный агент полиции, говорю, мне запрещено об этом рассказывать, но я работаю на правительство, — уверен, при желании, я бы с легкостью запудрил ей мозги, но мне было лень, она же не посмела расспрашивать, Марианна тоже, так что мы стали потягивать какао, притворяясь, будто ничего не случилось, наконец они ушли; как только за ними захлопнулась дверь, Мари-Пьер, разумеется, закатила мне скандал, мол, я последний кретин, какого хрена я разгуливаю с пушкой, ты хоть заметил, они глаз с тебя не сводили, что я теперь им скажу, я сохранял олимпийское спокойствие, кстати, говорю, большое спасибо, что посвятила этих идиоток в мою личную жизнь, но она продолжала кричать, ничего не слушая: ты представляешь, что они про нас подумают, Марианна лично заступилась за тебя перед мэром, а ты пушкой тут размахиваешь, мы не на Диком Западе, лох.

Пусть она считает меня кем угодно — идиотом, сволочью, кем хочет, но услышав «лох», я просто обалдел от неожиданности; после довольно долгой паузы, подойдя к раковине, я открыл кран и налил себе стакан воды — вот, значит, кто я для нее, жалкий тип?

— Ты абсолютно права.

И вдруг без всякой видимой причины она ударилась в слезы, я смотрел на нее и ничего не чувствовал; лох, что ж, точное определение, лох с Дикого Запада, как будто было так, просто разобраться, чего стоит или не стоит делать, и выбрать правильную дорогу в жизни раз и навсегда. Надо же, подумал я; даже когда плачет; она все равно красивая. Мари-Пьер развернулась и ушла, я слышал, как она поднялась наверх и заперлась в спальне. Зазвонил телефон, но я не ответил, мне абсолютно ни с кем не хотелось разговаривать, я сходил за спрятанными деньгами, остатками былого состояния, и принялся считать, сколько же все-таки средств у меня имеется на данный момент: там были купюры по двести, сто и даже пятьдесят франков — деньги, вырученные от сделок, клиенты ведь платили, чем придется, а каждый раз обменивать мелкие бумажки на пятисотенные, хрустящие и гладкие, как из-под пресса, было недосуг.

Я раскладывал море купюр по кучкам, кухня буквально утопала в дензнаках, отслюнявив первые десять тысяч — оп, надел резинку, отсчитав пять таких пачек, аккуратно и плотно завернул их в газету и уже приступил ко второму десятку, но тут раздался звонок в дверь, прямо как в плохой пьесе, где сюжетный ход бесконечно повторяется, — наверняка явился или мэр собственной персоной, или, чего гляди, бандиты. Кто там, крикнул я, подойдя к двери, разумеется, с пушкой наготове, а когда услышал, что это Жан-Клод, подумал: да какого черта, похоже, они устроили заговор с целью не давать мне покоя, других объяснений быть не может.

— Что это ты надумал зайти? — спросил я со вздохом. — Понимаешь, мне сейчас не до гостей, я очень занят.

Но, вместо того чтобы извиниться, мол, прошу прощения, Гастон, не хотел тебе мешать, он заявил, что дело срочное, ему надо сию же минуту со мной поговорить, это очень важно и не терпит отлагательства.