Но к тому моменту многие берлинские корреспонденты уже освободились от подобных иллюзий. Что до Путци, то новоприбывшие в Берлин корреспонденты отзывались о нем особенно язвительно. Поглядев на него во время нюрнбергских торжеств в сентябре 1934 г., Ширер описал его как «огромного, нервного клоуна, который никогда не забывает напомнить нам, что он наполовину американец и учился в Гарварде». Но он признавал, что многие американские и британские корреспонденты «все-таки любят его, несмотря на шутовство и глупость».
Когда уже после войны Ганфштенгль начал рассказывать, что он не был согласен с антисемитизмом нацистов, то это плохо согласовывалось с его прежним поведением. Во многих случаях он набрасывался на высказавших свое мнение американских дипломатов и журналистов, обзывая их евреями. 12 мая 1934 г. Белла Фромм столкнулась с Путци у дверей Доддов, на прощальной вечеринке для Мессерсмита.
– Интересно, почему нас пригласили сегодня, – сказал ей Ганфштенгль. – Столько шуму из-за жидов. Из-за Мессерсмита их жидовского. И Рузвельта, он тоже жид. Партии они противны.
– Доктор Ганфштенгль, мы уже обсуждали это, – ответила еврейская журналистка, – не надо передо мной ничего разыгрывать.
– И то верно, – сказал тот. – Даже если б они были арийцами, по их действиям об этом было бы не догадаться.
В конце разговора Путци предложил ей леденец.
– Попробуйте. Такие специально для фюрера делают.
Фромм с детства обожала леденцы, так что вежливо взяла один. Почти поднеся его ко рту, она разглядела на нем свастику. «Я попыталась уничтожить её как можно быстрее, но она продолжала проглядывать, пока я почти не доела леденец», – писала она потом.
Месяц спустя Ганфштенгль отправился в США с очень помпезным визитом, чтобы присутствовать на встрече выпускников Гарварда спустя двадцать пять лет. В новостях освещались все связанные с этим острые конфликты, случавшиеся в кампусе и вне его. Комитет еврейских организаций утверждал, что американцы не должны проявлять к Ганфштенглю «невежливость в любой форме», но журналист Хейвуд Броун предупреждал о «кровавых протестах», которые принесет этот визит, и требовал депортации приехавшего как лица нежелательного. Путци хоть и отметил, что Броун учился в Гарварде на год раньше его, но все же отмахнулся от его нападок как от «классовой зависти». Общаясь с репортерами, бравшим у него интервью сразу после прибытия в Нью-Йорк, он с такой же небрежностью отмахивался и от вопросов о немецких евреях.
– Ситуация с евреями в Германии вполне нормальная, – объявил он.
Присутствовавшие там еврейские журналисты несколько минут пытались развить тему, но он их проигнорировал. Когда невдалеке от корабля собралась толпа протестующих, она кричала «Долой Гитлера!», в кампусе же дебаты шли на более умеренных тонах. Еврейский студент Бенджамин Хальперн написал письмо для
В течение следующей пары лет Путци было все сложнее убеждать американцев в Берлине, что он является разумным представителем режима. Но у него обнаруживались и проблемы с Гитлером и его внутренним кругом. Лидер нацистов пренебрежительно относился к заверениям Путци о том, что тот знает, как вести дела с США, не давая им выступить против Германии. Когда в ноябре 1933 г. администрация Рузвельта установила дипломатические отношения с Советским Союзом, Гитлер так сказал своему помощнику:
– Вот видишь, Ганфштенгль, твои американские приятели связались с большевиками.
А еще раньше он напрямую говорил так:
– Мне со своего места гораздо лучше видно Америку, чем ты её себе представляешь.
Впоследствии Путци утверждал, что уже в начале периода правления Гитлера начал замечать абсурдность и отрыв от реальности среди окружения Гитлера. Вернувшись с Гарвардской встречи в страну, где только что случилась «ночь длинных ножей» – кровавая зачистка в руководстве штурмовиков со множеством побочных жертв, – он сразу был вызван в Хайлигендамм, на берег Балтийского моря, где отдыхали Гитлер, Геббельс и другие руководители партии. «Это было прямо как у Льюиса Кэрролла: безумное чаепитие со Шляпником, – писал он. – По всей Германии убийства, ужасы и тревоги, а тут Магда Геббельс выступает в воздушном летнем платье, за столом еще несколько молодых дам, некоторые даже из аристократических семей…»