Глаз тигра. Не буди дьявола

Когда последний из них перестал дергаться в петле, дрыгать ногами и повис на ветке обезьяньего каштана без движения рядом с остальными своими товарищами, Герман кусочком черного хлеба подобрал на тарелке остатки ветчинного жира и сунул его в рот. Повар убрал тарелку и поставил перед ним чашку с дымящимся кофе – как раз в тот самый момент, когда обе группы следопытов пробились сквозь заросли на поляну и доложили, что ими было найдено лишь несколько капель крови у самой кромки воды, более никаких следов Флинна O’Флинна не обнаружилось.

– Ja, – кивнул Герман, – значит, его съели крокодилы.

Он отхлебнул кофе, еще раз благодарно кивнул и отдал следующий приказ.

– Сержант, организуйте погрузку всего этого на катер. – Он указал на груду слоновой кости, лежащую на краю поляны. – Потом выдвигаемся к Собачьему острову, там отыщем еще одного белого с его английским флагом.

8

Флинн обнаружил только входное отверстие пули, темно-красную дырочку, откуда все еще медленно сочилась водянистая кровь. Он мог бы просунуть туда свой большой палец, но делать этого не стал, только осторожно ощупал ногу с обратной стороны и нашел в мякоти твердый бугорок, где прямо под кожей застрял кусочек металла.

– Черт побери, черт побери, вот зараза, – прошептал он не столько от боли, сколько от злости на столь маловероятное стечение обстоятельств, когда пуля срикошетила именно туда, где под берегом стоял он, причем с такой скоростью, что не продырявила ему ногу насквозь, не вылетела с обратной стороны, а осталась у него в бедре.

Флинн медленно распрямил ногу, проверяя, не сломана ли кость. От этого движения легкий мат плавучего папируса, на котором он лежал, слегка качнулся.

– Еще немного – и могла бы задеть кость… но не задела, – облегченно проворчал он и в первый раз почувствовал легкое головокружение и подступающую слабость. – Да-а, слегка подрастерял кровушки, – заметил он и тут увидел, что из раны прорвалась свежая струйка алой крови и смешалась с каплями воды, ползущими вниз по ноге и падающими на сухой, плотно слежавшийся папирус. – Надо бы остановить это дело, – снова прошептал он.

Флинн был совершенно голый и мокрый. Ни ремня, ни даже куска ткани, которую можно было бы использовать в качестве жгута, у него не было, но кровотечение как-то надо остановить. Плохо слушающимися от слабости пальцами он нарвал пучок длинных, как сабля, листьев растущего кругом тростника и стал плести из них веревку. Закончив, обмотал ее вокруг ноги повыше раны, стянул потуже и завязал узлом. Струйка крови уменьшилась и почти совсем прекратилась, и только тогда Флинн откинулся на спину и закрыл глаза.

Благодаря небольшим водоворотам и завихрениям в течении реки, а также волнению, вызванному поднимающимся утренним ветерком, островок под ним тихонько раскачивался и колыхался. Флинн устал, ужасно, невыносимо устал, а это покачивание успокаивало его. И он погрузился в сон.

Разбудили его боль и отсутствие ощущения успокоительного покачивания. Боль выражалась в тупой и непрекращающейся пульсации крови, которая билась у него в ноге, отдаваясь в промежности и в нижней части живота. Преодолевая головокружение, он приподнялся на локтях и окинул взглядом свое тело. В результате того, что нога его была туго стянута сплетенной из травы веревкой, она распухла и посинела. Он целую минуту отрешенно смотрел на нее, не совсем понимая, что к чему, пока не вспомнил все, что с ним случилось.

– Гангрена! – проговорил он вслух и рванул узел. Веревка отвалилась, кровь с новой силой хлынула по венам в ногу, пронзив ее острой, мучительной болью, он ахнул от неожиданности, сжал кулаки и стиснул зубы, чтобы не закричать. Боль немного улеглась, осталось лишь тупое и монотонное биение крови в ноге, и он снова хрипло, как человек, страдающий астмой, задышал.

Потом перемена в его положении дошла до сознания, и Флинн, близоруко щурясь, огляделся вокруг. Течение реки снова принесло его к мангровым болотам, в лабиринт множества проток между небольшими островками дельты. С начавшимся отливом уровень воды упал, и плотик остался на илистом берегу. От ила несло вонью гниющей растительности и запахом серы. Рядом с ним расположилась компания больших зеленых речных крабов. Щелкая клешнями и пуская пузыри, они трудились над мертвой рыбой. Их глазки на тонких стебельках то и дело поднимались и удивленно вертелись в разные стороны. Заметив, что Флинн пошевелился, они бочком, угрожающе вскидывая клешни с красными кончиками, отступили, чтобы быть поближе к воде.

Вода! До сознания Флинна вдруг дошло, что слюна во рту его густа и тягуча, а язык прилип к нёбу. Сожженное безжалостными солнечными лучами, разогретое изнутри воспалившейся раной, тело его напоминало раскаленный котел, который жаждал быть наполненным влагой.