Глазами надзирателя. Внутри самой суровой тюрьмы мира

Я пошел на прием к очаровательной женщине из Восточной Европы. Встреча должна была длиться час, но уже через двадцать минут она сказала мне: «Извините, я не могу вам помочь».

Я смущенно начал подниматься на ноги.

– Нет-нет, мне просто нужно направить вас к другому психологу. Ваши проблемы намного серьезнее того, с чем я привыкла работать.

В марте я пошел к другому специалисту и провел с ней более шестнадцати сеансов за четыре с половиной месяца – до конца июля. За это время мне становилось все хуже и хуже – до такой степени, что я почти слетел с катушек. Но я не сдавался.

Несмотря ни на что, психолог был великолепен. Каждый сеанс длился больше положенного часа, а иногда даже два. В основном она просто сидела и слушала, лишь время от времени вмешиваясь.

Я рассказал ей, что избил того зэка. Я рассказал о смерти Павла Никпона – о его кричащем лице и о том, как его запах преследовал меня. Я ворошил воспоминания, спрятанные глубоко внутри, и передо мной открывалась настоящая комната ужасов.

– Это ужасно, – говорила она.

– Я ничего не выдумываю.

– Я знаю, что нет. Говорю вам, это ужасно само по себе.

И, как будто всего этого было недостаточно, я рассказывал и о других, более приземленных, вещах, например о том, как плохо к офицерам относилось руководство, их коллеги и безликие бюрократы. Кроме того, я был очень самокритичен – привычка, от которой, по ее словам, я должен был избавиться. Как и Питу, мне поставили диагноз ПТСР. «Страдает повторяющимися кошмарами», – говорилось в отчете.

Помню, как-то незадолго до окончания консультаций я общался с бывшим офицером, который настаивал, что посттравматическое расстройство относится только к военным.

Но ПТСР бывает не только у солдат. Один мой знакомый и его жена ехали в машине по шоссе М1, сзади сидели двое их детей, пяти и шести лет. Грузовик перевернулся, произошла чудовищная авария. Машина была разбита вдребезги, жене раздробило голову, и потребовалось больше часа, чтобы вытащить его и детей. Дети все видели: вы хотите сказать, что они не были травмированы? Те, кто оказывает первую помощь, – полицейские, медсестры, пожарные, – все они видят вещи, которые оставляют шрамы в душе. Если кто-то говорит, что у него посттравматическое расстройство, не капайте ему этим на мозги.

Однажды мне позвонил начальник тюрьмы и спросил, когда я вернусь на работу.

– Ого, – воскликнул я. – А кто сказал, что я вообще вернусь? Я в плохом состоянии, шеф, и вы могли бы увидеть, что я разваливаюсь на куски.

Он спросил, не нужна ли мне помощь, и я рассказал ему о психологе.

– О, – сказал он. – Я и сам ходил на консультации.

Разговор всколыхнул неприятные воспоминания, но в каком-то смысле даже помог. В течение трех или четырех часов после этого я был в хорошем настроении, даже в эйфории, но к вечеру опять помрачнел. Я был как будто в каком-то ступоре.

Я никогда не думал о самоубийстве. Психолог спросила меня об этом – еще в самом начале. В принципе мне просто нужно было, чтобы кто-то согласился: «Да, это было нехорошо».

Я решил попросить Эми поделиться некоторыми мыслями о том, что она чувствовала в то время. Вот они.

«Я помню, как в тот раз ты вернулся домой, воняя дерьмом. Мне пришлось раздеть тебя у подножия лестницы и приготовить ванну. Когда я несла твою форму в стиральную машину, меня вырвало.

В другой раз я заварила чай, убралась в доме и приготовила все для спокойного вечера. Но ты был в ужасном настроении и даже видеть меня не хотел. Ты просто переоделся и упал на диван, отказываясь говорить. Это причиняло боль и заставляло меня чувствовать себя одинокой, что я и так ощущала бо́льшую часть времени. Неудачи на работе всегда влияли на семью.

Тюрьма изменила тебя и пробудила все самое худшее. Я никогда не знала, какая версия тебя вернется домой, даже когда ты звонил, чтобы подготовить меня к этому.

Я злилась на людей, с которыми ты работал. Они принимали тебя как должное и вечно просили об одолжениях. А потом, когда ты заболел, никто тебя не прикрывал.

Я чувствовала себя матерью-одиночкой. Не было никакого баланса между работой и личной жизнью. Мы очень скучали по тебе и часто плакали и расстраивались, когда ты уезжал.

Я помню, какое облегчение ты испытал, когда врач открыл первый больничный, ведь ты понял, что какое-то время не придется возвращаться в Стрэнджуэйс. И еще большее облегчение, когда больничный продлили. Я знала, что его продлят не только из-за травмы, но и из-за твоего давления и стресса. Я могла расслабиться, зная, что позабочусь о тебе, верну тебя в прежнее состояние.

Время психотерапии было трудным. Мы ссорились после каждого сеанса, так как они вызывали чувство гнева. Мы с Билли снова оказались словно под обстрелом.