Глазами надзирателя. Внутри самой суровой тюрьмы мира

Я ужасно спал. Пока я работал в тюрьме в утреннюю смену, мой распорядок всегда был один и тот же: отбой в двенадцать, подъем в пять. Теперь я места себе не находил. Я испробовал все: лаванду, вишневый сок, травяные чаи, подсчет овец – все, кроме лекарств. Я просто не мог отключиться.

Я иду по лесу, ни о чем не заботясь. Солнечный свет пробивается сквозь деревья и согревает мое лицо; это прекрасный день. Со мной Стив, мой черный лабрадор, и, пока я бросаю ему палку, мы натыкаемся на маленький домик на поляне.

В одно мгновение заходит солнце, мир погружается в тень, и у меня начинает сосать под ложечкой. Я сразу узнаю этот дом. Это коттедж Марка Бриджера.

Свет отблескивает на верхнем стекле окна, и фигура привлекает мое внимание. Это Билли, моя дочь. Моя милая крошка внутри. Забудьте все ужасные вещи, которые я видел в своей жизни: они и рядом с этим не стоят.

Я раздвигаю ветви и подхожу ближе, желая проникнуть внутрь. Но все двери и окна коттеджа зарешечены. В нарастающей панике я обхожу вокруг, но не могу попасть в дом. Наверху, за стеклом, Билли в ужасе плачет. Она хочет, чтобы я ее вытащил. Я смотрю на нее с бешено бьющимся сердцем, но ничего не могу сделать. В окне нижнего этажа появляется еще одно лицо, тоже знакомое, глядящее сквозь пыль. Это сам Бриджер. Я не могу вам передать это ощущение… Я бы прошел сквозь стену, чтобы добраться до него, но не могу. Не могу.

Я проснулся, дрожа и рыдая, не в состоянии успокоиться.

Из-за таких снов я чувствовал себя очень хреново. Я был расстроен, отстранялся ото всех на два-три дня после таких кошмаров. Это было такое яркое переживание, что я не мог ни есть, ни спать. Постепенно этот сон приходил ко мне все реже и реже, хотя я все еще ловлю себя на том, что думаю о чем-то таком время от времени, может быть, в полусне, в том полубессознательном состоянии, когда не знаешь, спишь ты или нет.

Но в основном кошмары были о том, что я действительно видел в тюрьме: ужасные мысли, страшные образы всплывали на поверхность, вещи, давно похороненные. Забытые лица и голоса поглощали меня. Страдания, которые я перенес, и горе других затапливали мой разум, пока я ворочался в кровати. Я лежал в темноте, застряв в этом воображаемом Доме восковых фигур, голова кружилась. Но все это случилось, и теперь мне пришлось жить с этим. Я понял, что чувствуют старые солдаты, которые не хотят говорить о том, что они делали на войне. Бремя подавляет и никуда не уходит. От него не избавиться до конца.

Просыпаться было не намного лучше. Я гулял со Стивом на рассвете, и та история снова всплывала в моем мозгу. Я представлял себе, как бью заключенного, но чего я никогда не мог вспомнить, так это того, как он избивает моих товарищей. Он уложил одного из них и чуть не сломал челюсть другой – мог убить ее, и я знал это. Но этих двух нападений я не помнил. Это сводило меня с ума.

Как будто жизнь и без того не была достаточно тяжелой, в октябре мой двоюродный брат умер от алкоголизма. Это еще сильнее выбило меня из колеи.

Я начал слетать с катушек. Я выскочил из супермаркета в ярости, потому что другая покупательница задержала меня, болтая по телефону.

Когда бывший заключенный, которого я узнал, подрезал меня на своей Audi, я психанул – чуть не вырвал руль, воображая, как прыгаю ему на голову, хотя со мной были жена и малышка.

Я потерял всякий интерес к гигиене – настолько, что у меня появились язвы под мышками и в паху. Эми запихивала меня в душ, каждый день стирала мою одежду – ей даже приходилось выдавливать зубную пасту на мою зубную щетку. В восемь часов она выпихивала меня из дома, и, чтобы хоть как-то справляться с гневом, я каждый день ходил в спортзал. Я занимался слишком много, два часа подряд силовых тренировок, пока мне не становилось плохо, а потом меня рвало на улице в кустах. Я выходил из спортзала в десять и испытывал в машине бурю эмоций – слезы, вихрь мыслей – безжалостная волна горя.

Тогда же у меня случилась первая паническая атака. Я не понимал, что происходит, мне было очень страшно. В груди у меня все сжалось, и минут десять казалось, что я попал в великий изолятор на небесах. Доктор выписал мне еще лекарств, но я не хотел больше ничего принимать. Да и плечу лучше не становилось. И все равно в моей голове маячили образы: призраки вроде Павла Никпона и Алана Тейлора.

– Ты сам не свой, – сказал один из друзей и предложил мне обратиться к психологу. Я был в очень плохом состоянии.

По мере приближения Рождества Эми беспокоилась все больше. Мое артериальное давление по-прежнему было слишком высоким. Я все время выходил из себя и был ужасно вспыльчив. Жена и дочь вынуждены были ходить вокруг меня на цыпочках. Я понимал, как отвратительно себя веду, но ничего не мог с этим поделать. Я был бомбой замедленного действия.

22. Трагедия