Glioma

И ничего, кроме этого, я в ту встречу с друзьями уже не слушал.

Сэхун приводит в компанию ещё одного парня – Минсока, с виду совсем мальчишку, а по годам переплюнувший нас всех. У него глаза в янтарь и как будто всегда удивленные, в них приятно смотреть, разговаривать взглядом во взгляд.

Чондэ смеётся над его неумением курить и спрашивает Сэхуна, у какой кошки он его украл.

Тот булькает свой ответ в банку с колой, и его не переспрашивают: Минсок смотрит на Чондэ, как на нового друга, а я переглядываюсь с Бэкхеном.

В процессе Минсок рассказывает, что хочет стать пекарем, и приносит нам печенья с апельсиновой начинкой или овсяные, и на удивление они нравятся всем. Он единственный из нас, у кого есть распорядок будущего, и с сахаром на зубах жуется белая зависть.

Его хочется узнавать и говорить, что всё будет хорошо, потому что где-то колышется ощущение, что он правда того заслуживает. Чондэ как-то поделился со мной мыслью, что ему кажется: Минсок забрёл не туда. Я соглашаюсь, однако Минсок оказывается превосходным игроком в мафию, и его персона так кстати помогает нам у магазинных касс.

Я в первый же день знакомства слал Бэкхену немое в глазах: «Ну давай, нападай. Твоя новая боксерская груша». Очевидное не заставило себя ждать.

– Меня постоянно бросали друзья, – делится своей проблемой Минсок, когда мы сидим на жухлой лужайке с наклоном, – объясняя, что со мной скучно или я их не устраиваю физически, им стыдно со мной. И так часто, что я решил больше не привязываться, никому слепо не доверять. Устал от этого. Больше не хочу воображать себе красные нити.

– Тысячи попыток стоят одной удачи, – бормочет Бэкхен в направлении своих сцепленных кулаков, – а вообще, принадлежать кому-то – до тех пор, пока не обманут или не бросят – восхитительное чувство, как ни взгляни. Знаете эту метафору про двадцать шагов? Проблема большинства людей в том, что они, торопясь, делают их все разом, не дав человеку с того конца возможность приблизиться самому.

Минсок сделал, наверное, пару сотен смиренных кивков в это время, после чего осушил свой стакан с пивом, впервые не поморщившись; Сэхуна на соседнем пеньке, казалось, сейчас разорвёт от гордости.

У нашего нового друга есть собака, и это вводит прогулки в наш распорядок отдыха.

– И всё же будет ужасно жаль, когда он от нас уйдет, – говорит мне Чондэ, и я слышу его сквозь ветер.

– Ты в этом так уверен?

– Ну, у людей же когда-то открываются глаза на истину, – вздыхает парень, а через секунду на него сзади налетает Сэхун со своим «Эй, Чен!».

Я могу подбодрить лишь взглядом, но не удается – мимо проходит наш пятый.

У Бэкхена есть и другая жизнь, с другими людьми, это точно известно – мне не раз удавалось ловить его на углах малознакомых мне улиц с кем-то другим, и даже нет варианта расспрашивать об этом. Не знаю, передается ли шизофрения с генами, но в паре случаев мне казалось, что я видел его за лобовыми стеклами проезжающих по дороге машин. Всё вполне возможно.

На поверхность всплывали его несуществующие дела, о которых он говорил, выявлялся обман, в честь чего и зачем – не знаю. Меня это изводило чисто из-за его нормального отношения к подобному общению. Не мне задумываться над понятиями «правильно» и «неправильно», но в такие времена всё раздумья были об этом. И за каждым неустойчивым, жидким словом я точно слышал его оскал.

Мне приходит сообщение в 4:40 утра, когда глаза щиплет уже вставшее солнце из окон:

«Глотай мою ложь и чувствуй привкус защиты, ради которой она мной сказана – я вру, чтобы ты не сдох от ревности, глупый».

Хочется его взорвать – солнце.

Сидя на детской площадке того вида, где можно целый детсад сделать инвалидами, гневно пишу в дневнике. Вокруг всё покрывается космической пылью, и жара не спадает с тридцати трех – не хватает пяти градусов до того состояния, от которого меня периодически рвёт.

«Я его ненавижу

ненавижу

ненавижу.

Всем нутром, всеми фибрами, клетками, атомами.»

Первое, что встает перед глазами, когда меня встречают приятели – Минсок, ложившийся Чондэ на колени, совсем усталый и без достаточного для самостоятельности сознания. От вида Чондэ на подоконнике, кажется, оживает один цветок.

А до меня со стороны долетает легкий смешок.

– Ты пропустил молекулы.

Ненавижу.

Видимо, самая примитивная видео-камера стояла дешевле тату-машинки, потому что Бэкхен как-то пришёл с высоким стулом в руке, белым полотном и маленькой техникой, с помощью которой собирался сделать короткометражку.

На Сэхуна ушла бы половина всей памяти, если бы не холодный тон Бэка. Чондэ с Минсоком сказали лишь пару слов (о которых просили) и ушли в магазин за чем-нибудь, что разбавляет смущение. Бэкхен поворачивается ко мне и говорит:

– Скажи, что нашёл любовь всей жизни, а она – надо же! – безответная.

Я думаю, как маленький квадрат ловит моё лицо и представляю, что это прицел. Смотрю прямо в него.

– Я умею играть только самого себя, извини.

Парень отставляет камеру от лица и прищуривается.

– А в тебе самом разве нету лжи и притворства? – Возвращается в положение съемки. – Не язви.