Гнев Бога

Когда Иуда очнулся от своих горестных размышлений и поднял голову, то он увидел, как с горы по улице группа легионеров с хохотом бежала вниз, волоча за руки, фарисея Зосиму, тогда как другая группа била его кнутами. Улица уже была пустынной. Иуда, который только что находился в лучезарном Риме, не понимая, что происходило на дороге, не чувствуя ни жалости, ни сострадания к фарисею Зосиме, ни обиды на него за учителя, шагнул навстречу легионерам и властно крикнул:

– Эй, оставьте его!

Римляне, послушные приказу, немедленно бросили фарисея и несколько секунд в недоумении глядели на Иуду, тупо соображая: он ли их командир, так же переодетый в иудейский наряд?

Горожане, заметя, что их никто не преследовал, повернули назад и со всех сторон помчались на улицу, горя желанием уничтожить римлян.

Солдаты, вооружённые только кнутами, обратились в бегство. Фарисей Зосима со стоном вскочил на ноги и, выплёвывая изо рта землю и кровь, сжал в объятиях Иуду и зычным голосом остановил разъярённых людей.

Глава тридцать пятая

Дворец Ирода Великого был окружён высокой четырёхугольной стеной и был крепостью, в которой мог разместиться многотысячный воинский отряд и, благодаря огромным хлебным запасам – выдержать долгую осаду врага, а в случае поражения – уйти по подземным ходам в замок Антония или за городские стены.

Едва Каиафа проскочил в узкую щель, окованных медью ворот дворца, как они с гулким стуком захлопнулись.

Перед воротам на огромной площади стояли в ожидании команды вооружённые легионеры, обильно потея от наступающей утренней жары. А за их рядами, под деревянным навесом всадники придерживали за поводья своих коней, готовые в мгновенье вскочить в сёдла.

Понтий Пилат не боялся нападения возмущённых иудеев на дворец, но раззадоренный их упрямством решил дать понять горожанам и всей Палестине, что он будет управлять прокураторством железной рукой. Его злило, что презренные рабы оказывали ему сопротивление: да как они смели идти против воли Рима?!

Пилат быстрым шагом вошёл в тронный зал и, гремя сапогами, направился к высокому креслу, укрытому драгоценным покрывалом, сорвал его резким движением руки и с размаху сел на гладкое из слоновой кости сидение и негромко буркнул:

– Я здесь Рим.

За его спиной встали с фасциями на плечах ликторы, а перед ним – полукругом офицеры легиона, Панфера и дальше – в открытых дверях – замер с рукой на бороде Каифа. Ему в затылок дышали священники свиты и саддукеи, которые пришли приветствовать нового прокуратора. Они, чтобы обратить на себя внимание Пилата, время от времени хлопали в ладоши и одобрительно гудели носами. Иные из саддукеев, бесцеремонно толкая в спину Каиафу, заглядывали в зал и громко говорили о благородной внешности Пилата, о его осанке, о его добром лице и твёрдом взоре. Всё это было правдой.

После долгого молчания прокуратор, стараясь не разглядывать украшения зала, покосился в сторону Каиафы и дал ему знак: подойти к трону. Офицеры пропустили племянника Анны и вновь сомкнули за его спиной полукруг.

Каиафа, не мигая круглыми глазами, которые так же, как и лицо, ничего не выражали, напряжённо стал смотреть в глаза Понтия Пилата в ожидании его слов. Он смотрел на прокуратора, как зачарованный, безотрывно. Понтий поморщился и, отвернувшись от Каиафы, трубно сказал:

– Такой всегда предаст, но раб и должен быть таким!

В коридоре саддукеи ударили в ладоши и одобрительно загудели носами. Потрясённый словами прокуратора, Каиафа утвердительно кивнул головой и ещё более настойчиво стал глядеть в лицо Пилата. Тот спросил:

– Где же твой первосвященник?

– Он убоялся черни и фарисеев и вернулся в Храм.

– Ну, а ты что?

– А я, Понтий, всё время шёл за тобой.

И он, подавшись корпусом вперёд и вытянув шею, устремил на Пилата бессмысленный взгляд. И странное дело – Понтий Пилат – смелый, отчаянный воин, презиравший смерть, как и должно было быть для римлянина, в эту минуту не смог заставить Каиафу властным взором прикрыть глаза, опустить взгляд вниз. Но и соревноваться с рабом: кто кого мог пересмотреть, Понтий считал недостойным своего звания. Он, умный и знающий людей, с любопытством оглядел стоявшего перед ним священника, не чувствуя к нему ни раздражения, ни досады.

– Ну, что ж, – сказал Пилат, – ты, Каиафа, проворством ног доказал Риму, что достоин высокого звания…Панфера!– обратился прокуратор к коменданту и заметил, как тот стремительно обменялся взглядом со священником. У последнего чуть дёрнулось веко, но лицо осталось неподвижным.

– Однако, – хмыкнул Пилат.

Панфера шагнул вперёд и сильным тычком пальца указал на Каиафу, загрохотал:

– Понтий, хочешь ли ты знать моё мнение об этом человеке?!

Пилат, иронично улыбаясь, ответил:

– Я уже предчувствую.

– И твоё предчувствие не обманывает тебя, – с удовольствием громыхнул Панфера и вернулся на место в полукруг.

Прокуратор посмотрел в сторону дверей, понимая, что сейчас начнётся самое приятное для него – там, в коридорах люди задвигались, заговорили: «Скорей, несите сюда, он ждёт». Прокуратор на время забыл о Каиафе, но Панфера напомнил ему: