Гнев Бога

– Так что, Понтий, какое будет распоряжение насчёт жреческого платья первосвященника?

– А я разве не сказал?– удивился прокуратор.

– Да, вроде было сказано.

– Ну, тогда я ещё раз повторю: первосвященником отныне будет Каиафа.

Панфера обернулся к дверям и мощным жестом махнул рукой, как если бы увлекал солдат на штурм крепости.

– Эй, несите подарки прокуратору!

А Каиафа, не в силах сдержать охватившую его радость, исторг из себя ликующий вопль громовым голосом и быстро забил ногами в яростном плясе под аплодисменты римских офицеров. Тогда как рядом за стеной дворца зазвучали иные вопли: внизу на улицах легионеры кнутами сеяли панику среди горожан и гнали их прочь с горы Сион.

Саддукеи вступили со своими слугами в тронный зал, неся дары. И по очереди начали подходить к прокуратору, передавая ему в руки золотые венки, чаши, ожерелья, браслеты, перстни. Тот неторопливо любовался дорогами вещами, протягивал для осмотра офицерам. В то же время прокуратор внимательно слушал уличные крики. Они звучали всё громче и ближе и со всех сторон. Это не тревожило Понтия. Он знал, что в случае штурма дворца иудеями, все они будут перебиты, а вина за их смерть ляжет на их головы. К нему склонился Каиафа и промурлыкал, указывая на поднесённые слугами золотые венки:

– Это малая часть того, что я приготовил для тебя, Понтий.

Прокуратор скупо улыбнулся и мягким жестом руки похвалил первосвященника. И насторожился. На улицах затих рёв толпы. Люди в тронном зале закрутили головами, а несведущие в воинском деле, плотнее подались к прокуратору, ища возле него защиты.

Понтий Пилат распорядился половину подарков отдать солдатам и хотел, было, проложить беседу с пришедшими к нему иудеями, но видя, что их волновала наступившая тишина за стенами дворца, повернулся к Панфере и вопрошающе поднял брови.

Панфера тихо вышел в коридор и вскоре вернулся, сказал, разводя руками в стороны:

– Они лежат.

– Кто лежит?

– Да эти смутьяны.

– Ну, тогда разгони их.

– Понтий, это невозможно. Их там десятки тысяч. Они заполнили все улицы. Лежат плотно друг к другу.

Пилат сердито рассмеялся и встал с кресла, сжав кулаки, неторопливо прошёл по залу, обдумывая поступок иудеев и бормоча:

– Значит, горожане таким образом хотят заставить меня подчиняться им, но разве я не господин в своей провинции, а они не рабы?

Его всё более и более охватывала злоба на непокорный вредный народ. Багровея лицом, он крикнул:

– Да как они смеют унижать меня, наместника Рима?! – Он в ярости ударил кулаком о кулак. – Я не уберу статуи Божественного Цезаря. Пускай они хоть всем городом подохнут у моих дверей. Пускай!

Тяжело дыша и вздрагивая телом, Понтий опять с размаху сел на трон и, путаясь в мыслях, приказал Панфере проводить первосвященника и его соплеменников в крепость Антония по подземным ходам, а офицерам легиона – готовиться к весёлому гульбищу. Когда все начали покидать зал, прокуратор остановил Панферу и, уже думая о другом деле, взял его под руку и, прогуливаясь с ним по огромному помещению, успокаивая себя глубокими вздохами, заговорил:

– Панфера, я имею приказ Цезаря: найти в Палестине дезертира, который в своё время был военным трибуном претория. Он иудей. Мои соглядатаи видели его в Галилее, а сегодня я сам узрел беглеца в Храме. Он стоял рядом с нищим…– И прокуратор с особым значением сжал руку Панферы.

Горожане, как мёртвые, молча, не двигаясь, лежали ничком на улицах вокруг дворца пять дней и ночей. Они лежали под жгучими лучами солнца, задыхаясь от жары, мучаясь от жажды, без глотка воды и умирали во имя своей веры. Этот странный подвиг горожан наполнял душу Пилата жаждой мести. Но, прислушиваясь к мнению офицеров и Панферы, опасаясь неудовольствия Цезаря гибелью многих людей, он, полный смущения, вынужден был отдать приказ: убрать статуи с улиц города и вернуть их в Кесарию.

Едва глашатаи объявили лежащей толпе волю прокуратора, как она тотчас пришла в движение. Обессиленные люди со стонами, медленно начали подниматься и, бережно подбирая умерших, тихо стали расходиться по домам, без гордости, без плача, держась друг за друга, уже не в силах укреплять себя молитвами.

Покидая город, прокуратор перед тем, как вскочить в седло скакуна, жестоким голосом сказал Панфере:

– Мне всё равно, какие у тебя отношения с иудеями, но ты должен немедленно уничтожить всех бунтовщиков!

Понтий Пилат ловким прыжком бросил своё сильное тело в седло и дал знак трубачу трубить поход. Под рёв трубы ворота крепости-дворца распахнулись. Легионеры колоннами по пять человек в ряд вышли в улицы города. За ними волы потянули повозки со статуями Цезаря.

Римляне, довольные денежной раздачей, уходили из города в приподнятом настроении, охотно отвечая на прощальные крики горожан. И только Понтий Пилат с душой полной горечи был хмурым. Он равнодушной рукой приветствовал иудеев, желавших ему счастливого пути, которые провожали римлян, как будто ничего не произошло.