Гнев Тиамат

— Если хочешь уйти на покой. Сделаем для тебя новую личность или новые данные для той, что есть. Найдём работу на Церере, на Ганимеде или здесь. Всё, что хочешь. Можешь поехать к Киту, познакомиться с его женой. Никто тебя не осудит.

— Возможно, — ответил Алекс.

— Ты нужен мне на все сто — или никак.

Алекс почесал в затылке. Принтер звякнул, извещая, что работа закончена, но Алекс не стал его открывать и забирать новый раскос.

— Ты говоришь как капитан этого корабля, — сказал он. — Когда ты главная, ты всё произносишь немного иначе. Ты знаешь об этом? Почти неуловимо, но это так. Как капитана, я тебя понимаю. И знаю, почему ты так говоришь. Но как мой друг, сделай мне одолжение.

«Никаких одолжений, никаких компромиссов. Ты либо участвуешь, либо нет», — едва не сорвалось с её губ.

— И что ты хочешь? — спросила она.

— Согласуй дело с Наоми. Если она скажет, что это неправильно, прислушайся к ней. Узнай, что она об этом думает.

Бобби всей душой была против этой идеи. Та старая ссора оставалась как узел в её душе, тяжёлая, будто камень. Но...

— А если она согласится?

Алекс расправил плечи, выпрямился и доброжелательно улыбнулся. Никто другой на этом корабле не разглядел бы подражания Амосу. Но Бобби узнала.

— Тогда мы пойдём и отдрючим этих ублюдков.

Интерлюдия

Танцующий медведь

Холдена разбудил солнечный свет, льющийся в высокое окно и отбрасывающий по камере тени. Последние остатки сна утекли прочь — что-то про крокодилов, которые забрались в водоочиститель, они с Наоми пытались выманить их оттуда солонкой. Он потянулся, зевнул и поднялся с широкой постели с мягкими подушками и пушистым одеялом. Минутку постоял босиком у кровати, приветствуя утро. Цветы в вазе возле окна. Изящное плетение орнамента на простынях. Он ощутил под пальцами ног мягкий и тёплый коврик. И про себя повторил слова, которые произносил всегда, с самого начала и каждое утро.

«Это камера. Ты в тюрьме. Не забывай».

Он удовлетворённо улыбнулся, зная, что за ним наблюдают.

Душевая кабина была выложена речными камешками, гладкими и красивыми. Вода всегда тёплая, мыло пахло сандаловым деревом и сиренью. Полотенца мягкие, толстые и белые, как свежевыпавший снег. Холден побрился перед зеркалом, которое подогревалось, чтобы не оседал конденсат. Его лаконийский мундир — настоящая ткань, не из переработанной бумаги — ждал на комоде, выглаженный и вычищенный. Холден одевался, мурлыча песенку, которую помнил с детства, зная, что кто-то слушает.

Сначала его поместили на Лаконии в куда менее приветливую камеру. Допрашивали, держали в клетке. И били. В те давние дни ему грозили гораздо более страшными карами. Теперь соблазняли свободой. Даже властью. Всё могло сложиться намного, намного хуже. В конце концов, он участвовал в нападении, которое повредило Медину и закончилось тем, что агенты подполья рассыпались по системам всей империи.

Кое-кому даже удалось украсть у лаконийцев из-под носа эсминец одной из первых серий. Холден много знал о том, как функционировало подполье Медины, кто в нём участвовал и где можно найти этих людей. Он сейчас жив, сохранил все пальцы и даже ногти на них только потому, что ещё он знал о «мёртвой зоне», которая появилась на «Буре», когда та использовала генератор магнитных полей в нормальном пространстве.

И о мёртвых зонах во всех системах, кроме Сола. Он единственный из всего человечества, кто в сопровождении порабощенных чужаками останков детектива Миллера побывал внутри инопланетной станции и своими глазами видел судьбу создателей протомолекулы. С тех самых пор, как ему позволили, Холден вываливал всё, что про это знал. Сказать, что он пошёл на сотрудничество в этой области, было бы большим преуменьшением, а его знания о подполье с каждой неделей всё сильнее устаревали. Становились менее нужными. Его об этом даже спрашивать перестали.

Дуарте — человек разумный, грамотный и цивилизованный. И в то же время — убийца. Он бывал весёлым и обаятельным, чуть меланхоличным и, насколько мог судить Холден, совершенно не осознавал чудовищности своих амбиций. Этот человек как религиозный фанатик верил, что цель оправдывает все его деяния. Даже когда это привело его к идее бессмертия, сначала для себя, а потом для дочери, Дуарте, отказывая в нём всем остальным, умудрился изобразить это как тяжёлое, но необходимое бремя ради блага всего человечества. Несмотря на всё обаяние — это мелкая хитрая крыса. Холден понемногу проникался к этому человеку уважением и даже симпатией, но старался никогда не упускать из вида тот факт, что Дуарте — монстр.