Гнездо

– Это вообще к чему? – Уокер перешел на крик. – Я ему сочувствую по поводу жены, но каким образом это оправдывает то, что делаешь ты? Помощь и пособничество в продаже произведения искусства на черном рынке?

Уокер ходил по кухне, но тут остановился и стукнул кулаком по столешнице. Джек испугался. Все складывалось хуже, чем он ожидал.

– Когда рухнули башни? Господи. Что дальше, Джек, что дальше? Если ты не поможешь, террористы победят? Эти цвета не линяют? Не забудем, не простим? Я ничего не забыл из дежурных ура-патриотических речовок, которые ты раньше поносил, но теперь решил привлечь, чтобы оправдать свою отвратительную алчность?

– Это не алчность. Это, это…

– Это что?

Последнее, что Джеку сейчас было нужно, это признаваться в кредитной схеме с летним домом, но он не видел, как этого избежать. Если он замешкается, будет только хуже.

– Есть еще кое-что, – сказал он.

Уокер слушал Джека, не говоря ни слова. Когда Джек закончил, Уокер ушел в спальню и закрыл за собой дверь. С тех пор они общались краткими имейлами. Джек узнал от Артура, что Уокер выставил их летний дом на продажу. Он отправил Уокеру несколько умоляющих писем, просил поговорить, хотя бы недолго. Все они канули в бездну ярости и молчания Уокера.

Уокер сам себе удивлялся. Не то чтобы он не знал Джека; знал. Он точно знал, на что Джек способен, а на что нет. Не то чтобы Джек в прошлом не вытворял разные глупости и не пытался их скрыть. (Господи, да с чего начать перечислять все идиотства Джека за многие годы – он всегда проигрывал, всегда, и чудовищно неумело заметал следы.) Уокер понял, что много лет назад про себя решил оплачивать косяки и неудачи Джека. Он изображал оптимизм всякий раз, как Джек выкидывал что-то новенькое, тихо закрывал кредиты, которые никогда не оборачивались доходами, потому что именно так поступаешь, когда кого-то любишь, когда строишь с ним совместную жизнь. Твои сильные стороны уравновешивают его слабости. Ты становишься заземлением для его порывов, эго для его ид. Приспосабливаешься. А если Уокер терял терпение, если иногда ему хотелось, чтобы в жизни было побольше равновесия, он просто представлял свою жизнь без Джека – и перенастраивался, потому что жизнь без Джека представить себе не мог.

Но что-то в нем сломалось в тот вечер, когда они собрались праздновать день рождения Мелоди. Он искренне ужаснулся, когда Джек выложил все о незаконной продаже Родена. Это же незаконно! Какие бы глупости Джек ни творил в прошлом, закон он нарушил впервые (Уокер исходил из этого, он на это надеялся). Если бы он довел свой нелепый план до конца и попался, Уокер даже боялся представлять, с чем бы они столкнулись, и не только по-человечески – для него последствия были бы профессиональными. Этого и вообразить себе было нельзя.

Когда Уокер в тот вечер стоял на кухне, глядя, как Джек пытается объясниться и мечется между уклончивостью и негодованием, годы самоотречения и терпимости Уокера словно улетучились. В ближайшем будущем ему предстояло провести много времени, пытаясь разобраться в том мгновении, он не мог понять, как годы преданности, любви и терпимости могли просто исчезнуть. Но они исчезли. Глядя на Джека, он осознал, что больше двадцати лет относился к своему партнеру по-родительски. А за этой обессиливающей мыслью последовала вспышка понимания, выровнявшая все: причина, по которой они так и не завели ребенка, чего Уокер всем сердцем хотел, но на что никогда не мог уговорить Джека, заключалась в том, что сам Джек был ребенком – и Уокер позволил ему это, дал такую возможность. Его муж приходился ему сорокачетырехлетним обидчивым, требующим заботы, избегающим ответственности сыном, и заводить других детей было уже слишком поздно; осознание этого Уокера доконало.

Он думал, что много лет назад смирился с решением не заводить детей; это его уже не очень беспокоило – так, побаливало временами. Но когда он увидел дочерей Мелоди – таких славных, таких милых, – в нем что-то стронулось с места, а потом Стефани сказала, что беременна, и его накрыло такой внезапной, неожиданной тоской, что пришлось выйти из комнаты продышаться. А потом эти признания, после которых Уокер больше не мог закрывать глаза на то, какое беспечное и алчное у Джека сердце. Казалось, в день рождения Мелоди под ним распахнулась зияющая расселина и он не мог вскарабкаться по склону и выбраться. День за днем он ощущал какое-то головокружение, как будто его ничто не держало, только внизу опасно виднелась долина сожаления и тщеты.